Блудные дети
Шрифт:
Виктория вскоре определилась работать в компанию пейджинговой связи, где обещались неплохо платить. А в начале октября Алиса пригласила возобновить четверги.
Всё, казалось, шло своим чередом.
В первый же четверг, что мы вернулись в Гончарную улицу, Вилен подвёл к нам того странного человека с жуками в кулачках. Он нимало не изменился. Всё тот же панцирь над лысиной, всё те же пышные малиновые губы, всё тот же зад a la belle femme.
Мы с Максом, развалясь, сидели на диване в библиотеке и слушали, как один из гостей, какой-то новичок, наигрывал на
Он подошёл к нам, улыбнулся как старым знакомым, но руки не протянул. Удержали и мы свои.
– Вот, – суетился Вилен, – вот... Вы уже знакомы... Вот место... Подвиньтесь, друзья мои! Вот так... Вот так... Вот и прекрасно! Вот и поговорите... Вам ведь есть о чём поговорить?..
Он погрозил Максу пальцем:
– Благодарить меня будешь! Не расплатишься!..
И выскользнул из комнаты.
Вилен солгал: мы не были знакомы; ни тогда, ни сейчас он не представил нас друг другу.
А знакомый незнакомец уселся на краешек дивана и лукавыми, вострыми глазками принялся изучать нас. Макс тоже уставился на него. «Кто ты такой? – говорил его взгляд. – И что ты можешь дать мне такого особенного?» Так прошла, наверное, целая минута. Наконец, точно высмотрев всё, что ему было нужно, визитёр отвёл глаза, соскользнул в диванную хлябь и сказал:
– Н-да...
Это «н-да» мне совершенно не понравилось, и я затаился. Макс тоже смолчал.
– Неплохая музыка, – заметил наш новый приятель, взмахнул своим кулачком и кивнул в сторону рояля.
Мы молчали.
Ему быстро надоело нянчиться с нами, искать подходы и, решив, очевидно, оставить все околичности и церемонии, он вдруг обратился к Максу:
– Вы не переменили своих намерений?
Мы переглянулись.
– Каких ещё намерений? – грубо переспросил Макс.
– Ну как же... Если я правильно понял... ещё весной... Вы хотели вступить в ложу?
Мы опять переглянулись.
– В ложу? – с тревогой переспросил Макс. – Какую ложу?
– Ну как же... В тайную ложу... Разве не вы хотели вступить в тайную ложу?
Мы снова переглянулись. Потом, не сводя глаз с загадочного визитёра, Макс изогнулся, поставил на пол свой недопитый коктейль, выпрямил спину, проглотил слюну, облизался и вкрадчиво сказал:
– Это мы...
Дядька чуть заметно усмехнулся.
– За вас ходатайствовали... – сказал он. – Вы можете быть приняты завтра же... Если, конечно, вы согласны...
– Завтра?! – прошипел Макс. – Конечно, согласны!
– Вот конверт, – и он протянул нам длинный глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги. – Здесь всё написано. Вы выполните всё, что здесь написано, и будете приняты завтра же...
Даже и теперь он не разомкнул кулачков, точно боялся выпустить наружу своих жуков.
– Стоп, стоп! – перебил я его, опомнившись. – А что за ложа?
Он улыбнулся.
– Если вы не готовы... – мягко проговорил он, – вступление можно и отложить...
– Ни-ни-ни-ни-ни! – вмешался Макс и стиснул
Дядька усмехнулся как давеча.
– Ну, в таком случае... до завтра?
– До завтра! – радостно подхватил Макс.
Дядька поднялся с дивана и направился к выходу. Но задержался и, обернувшись к нам, проговорил ещё раз, точно для убедительности:
– До завтра...
С этим и вышел.
– Ты что, идиот? – зашипел на меня Макс. – Ты ведь чуть всё не испортил! Нас опять не примут!
– Куда-а?
– В ложу тайную! «Куда»!..
– В какую ложу?! Ты ведь даже не знаешь...
– Да какая разница! – он поморщился. – Не понравится нам – уйдём... Что, держать нас, что ли, там будут?..
Он прервался и в нетерпении стал потрошить конверт. Внутри таинственного конверта оказался всего лишь один листок, на котором изящным готическим шрифтом были указаны время и место: 7 октября, 22.00, м. «Авиамоторная», у выхода к кинотеатру «Факел».
– Опять?! – вырвалось у меня.
– Странное совпадение, – согласился Макс.
Кроме этого сообщения на листке были ещё какие-то значки, в том числе советские звёздочки, какие-то треугольники, квадраты и даже нацистская свастика.
– Это, наверное, какая-нибудь фашиствующая организация, – я ткнул пальцем в свастику.
– Это всего лишь магический знак, – нетерпеливо проговорил Макс. – Нацисты сами заимствовали его у восточных культов.
Под значками шёл другой текст, записанный столбцом, но смысл его разобрать было невозможно – это был какой-то тарабарский язык. Под этим текстом уже по-русски значилось, что «молитву» – ту самую тарабарщину – следует прочитать трижды перед посвящением.
– Значит, это восточная секта, – робко заметил я. – Заклинания какие-то...
– Ну чего гадать-то? – разозлился Макс. – Завтра узнаем... Видишь? – он ткнул листок мне в нос. – Надо ещё подготовиться... «молитву» прочесть...
И он принялся читать вслух. Слов я, конечно, не помню. Но впечатление, которое произвела на меня эта «молитва», врезалось в память. Слова напоминали камни, огромные, острые камни, обломки безжизненных чёрных скал, срывающиеся и с грохотом скатывающиеся вниз. В сочетании с неусыпаемым джазом это вызвало во мне неприятное, тяжёлое волнение.
– Слушай, Макс... – не выдержал я наконец. – Может, ты потом помолишься?.. А?..
Он ничего не ответил. Потому что в эту минуту в библиотеку ворвалась развесёлая компания. Джаз утонул в хоре голосов. Макс поспешил сложить листок в конверт, а конверт припрятать во внутренний карман пиджака.
Весь следующий день я испытывал такое чувство, будто всё происходящее уже происходило однажды. Да так оно и было. Точно так же, как и тогда, весной, Макс опоздал на занятия. Точно так же он предложил заехать за мной в пять. А когда я усмехнулся в ответ – страшно разозлился и объявил, что зря связался со мной, что я домосед и ничего не смыслю в хороших компаниях. И что если мне хочется ночью спать, как какому-нибудь плесневелому старикану, то это моё право, а он, Макс, не намерен каждый раз вытаскивать меня за шиворот из тёплой постельки и втолковывать насильно, что такое настоящая жизнь.