Блуждающий меж звезд
Шрифт:
– Нет, я не хочу.
– Не бойся, – настаивал Профессор. – Ты ведь сам пришел ко мне, а теперь пытаешься сбежать? Не позволяй страху взять над тобой верх, иначе ты так и останешься топтаться на месте, не добравшись до финиша.
Дэвид прекрасно слышал и понимал, что говорит Профессор, да только в груди от его слов все сильнее разгоралось желание убраться прочь.
– Сейчас твои эмоции изо всех сил сражаются с разумом и побеждают. Но разве это то, чего ты действительно хочешь? Отключи страх и прислушайся к разуму, не обремененному пагубным воздействием чувств, который старается проанализировать ситуацию. Что он тебе говорит?
Перебороть
И пусть не с первого раза, но у Дэвида получилось. Он взглянул на себя со стороны и увидел великовозрастного болвана, не желающего принимать реальность и довольного тем фактом, что сумел отгородиться от нее, заставив себя поверить, что ее не было вовсе. Страх отступил, и, когда туман рассеялся, мистер Розен наконец увидел пианино таким, каким оно было на самом деле. Он бросил короткий взгляд на Профессора, на лице которого появилась легкая довольная улыбка, а затем взял небольшой стульчик и сел прямо напротив инструмента, но все еще не решаясь прикоснуться к нему.
– Смелее, мой мальчик. Ты знаешь, что нужно делать, – голос Профессора зазвучал совсем иначе, ведь из него ушла старческая дрожь.
Мистер Розен с трудом сглотнул накопившуюся слюну и, резко выдохнув, положил руки на клавиши пианино. Они оказались слегка холодными, но очень приятными на ощупь, хотя, возможно, ему это только показалось. «Как давно никто не прикасался к ним, чтобы согреть душу музыкального инструмента?» – подумал Дэвид, но, увидев свои руки, тут же позабыл эту мысль. Прямо перед его взором предстали тонкие детские пальцы, которые много лет назад принадлежали ему. Годы сделали свое дело: кожа огрубела, пальцы вытянулись, а ладони разрослись вширь. От тогдашнего мальчика не осталось и следа, ведь последние воспоминания о нем Дэвид загнал глубоко внутрь себя, спрятав за десятками толстых глухих дверей.
– Сыграй мне что-нибудь, – попросил Профессор.
– Но… я не умею, – голос Дэвида стал мягким без единого намека на бас и хрипотцу.
– Умеешь. Ты был очень хорошим учеником, мой мальчик. Позволь рукам все сделать за тебя.
Одна нота последовала за другой. Затем третья, четвертая и так далее. Их стройный ряд образовывал грустную мелодию, которая прежде успела так глубоко въесться в душу мальчишки, что осталась там навсегда. Пальцы умело гуляли по двухцветным клавишам, ведя музыку от пролога к кульминации, эхом, отдававшимся от стен дома. С каждым звуком комната менялась, но Дэвид не замечал этого, ведь он следил за руками, жившими своей жизнью. Бежевый узор на коричневых обоях пустился в пляс, извиваясь и перекручиваясь. Линии становились то узкими, то широкими, то исчезали вовсе, пока в какой-то момент узор не разросся по стенам до такой степени, что от коричневого цвета не осталось и следа. Кофейный стеклянный столик поначалу выгнулся вверх, а затем резко осел вниз, сбросив с себя осколками старую поверхность – теперь он был полностью деревянным. По правую руку от Дэвида
А мальчик все играл и играл на радость своему учителю. Ему не хотелось останавливаться, поскольку впервые за долгие годы он почувствовал себя настоящим и, самое главное, живым. В груди в такт аккордам билось юное сердце, полное сил и надежд, ничем не напоминавшее тот дряхлый кусок плоти, что только и умел с пробуксовывая перегонять густеющую кровь. Как много он забыл! Как много закопал в самом себе! А все ради чего? Он не помнил, но вряд ли оно того стоило. Продолжая рождать музыку, Дэвид почувствовал страх, но совсем не тот, что прежде – он боялся остановиться, так как не хотел снова превратиться в постаревшую версию себя, и потому с новой силой обрушился на инструмент. Ведь, может быть, музыкой он сможет вытравить все то, к чему сейчас испытывал презрение.
– Дэвид, – раздался тихий голос из-за плеча, – хватит, остановись.
Но мальчик не послушал его, а лишь закрыл глаза, чтобы еще дальше отделиться от мерзкой реальности.
– Дэвид, – сухая ладонь Профессора ухватила его за руку, и мечтательный туман рассеялся.
Он перестал играть, несколько секунд посмотрел на дрожащие руки, а затем положил их на колени и перевел дыхание.
– О чем ты думаешь? – поинтересовался старик, которого, впрочем, уже не повернулся бы язык назвать стариком.
– Я думал, что смогу… – признался мальчик.
Хоть память Дэвида и напоминала решето, но теперь он отчетливо понимал, что всю жизнь пытался сбежать от самого себя, а сейчас при помощи музыки, вырывавшейся из недр пианино, хотел вернуться обратно. Глупый парадокс, в котором Дэвид Розен не нравится Дэвиду Розену ни в одной из вариаций. Нет, так дело не пойдет. Сжигая мосты, однажды понимаешь, что мостов больше не осталось. И что тогда? Ничего. Нужно уметь принимать себя таким, какой ты есть, но что если ты не помнишь, какой ты?
– Дэвид, ты хорошо играешь, правда, слишком торопишься и начинаешь выбиваться из ритма.
– Что? – мальчик непонимающе посмотрел на Профессора.
Перед Дэвидом стоял изрядно помолодевший лет на двадцать с лишним мужчина, облаченный в брюки, белую рубашку и черный галстук-бабочку.
– Музыка – это не только ноты и их последовательность. Здесь важна гармония и умение поддерживать нужный темп, – Профессор сопровождал свои слова жестами, словно пытаясь таким образом лучше растолковать мысль. – Ты каждый раз начинаешь хорошо, а затем ускоряешься и ускоряешься, как будто тебя кто-то преследует.
Мысли в голове Дэвида путались: его настоящая личность ускользала от него, подобно желтым крупинкам в песочных часах. В надежде остановить распад он перевел взгляд на диван, где прежде лежал Льюис, но там никого не оказалось, и тогда последняя капля взрослого Дэвида Розена оставила его юную голову.
– Простите, Профессор. Я сильно увлекаюсь. Могу попробовать еще раз? – спросил мальчик своего учителя.
– Конечно, ведь мы здесь именно для этого, – Профессор поправил бабочку и задумался. – Ты начинай, а я пока налью нам по чашке какао. Не против?