Блюз чёрной собаки

Скирюк Дмитрий Игоревич

— Всё. Иди. Оба идите отсюда!

— Жан…

— Проваливай, я сказал! И не смотри на меня так, я знаю, что делаю. Просто так надо. Она тебя выведет. Держись за цепь и ничего не бойся. Услышишь бу… гхм! в смысле, услышишь, барабан стучит, — иди на звук.

— Какой барабан?!

— Не важно. Делай, что говорят! Ну!

Игнат молчал.

— А ты? — наконец спросил он.

— Я потом. Я сам вас найду.

Чёрная псина фыркнула, поднялась и сделала несколько шагов в сторону леса. Всё она понимает, подумал я. Как собака — всё понимает,

только не говорит. Цепь натянулась. Игнат некоторое время продолжал стоять, закусив губу и глядя на меня, потом потупился, кивнул белёсой головой и двинулся за ней.

— И не вздумай оглядываться! — крикнул я ему вослед.

Через несколько шагов туман и ночь поглотили их обоих.

Я без сил опустился на траву. Руки мои тряслись. Впервые за пятнадцать лет мне нестерпимо хотелось курить. Рядом бесформенной грудой валялся плащ Игната, кожаный, тяжёлый, набухший водой. Я пошарил в его карманах, но нашёл только всякую дребедень и четыре банки «энергетика». Сигарет не было.

А и были бы — промокли.

— Ты с ума сошёл… — растерянно сказал Голос за моей спиной. — Теперь тебе точно не выбраться отсюда живым.

— Плевать, — отмахнулся я. — Выберусь мёртвым.

— А наш уговор?

— Погоди ещё немного. Пусть они уйдут.

Небо медленно светлело.

— Ну что, доволен? — наконец мрачно спросил Голос.

— Расскажи мне про блюз, — вместо ответа попросил я.

— Блюз? — переспросил Голос. — Почему тебя интересует блюз?

Я вздохнул.

— Потому что с него всё началось. Из-за него я тут и оказался. Почему уходят именно музыканты? Почему блюз? Почему именно этот стиль?

— Потому что это не стиль! Настоящий блюз может быть чем угодно, потому что «блюз» — это не название, не слова и не музыка. Блюз — это значит спеть и почувствовать. Душа, способная страдать и сострадать, душа, способная обречь себя на муки, но пройти и выжить, — это и есть блюз. Теперь тебе понятно?

— Да, Сито. Теперь мне всё понятно.

Повисла пауза.

— Что ты ск-казал? — запинаясь, спросил Голос — П-по-втори!

— Я сказал: «Сито», — повторил я и пояснил: — Ты — Сито. Аркадий Ситников. Тебя зовут Аркадий Ситников.

— Не может быть… — произнёс Голос тоном человека, который прислушивается к себе. — Не может… Ах ты ж… Верно! Как ты догадался?

Я грустно улыбнулся:

— У меня не так много знакомых, которые застряли между жизнью и смертью. А ты сейчас в коме, в больнице лежишь.

— В коме… — как заворожённый, повторил Голос.

— Если ты не врал, ты свободен. Можешь возвращаться или уходить. Иди домой, Сито, тебя ждут ученики. Иди домой. И больше не пей с кем попало.

— Стой… стой! — внезапно заволновался Голос. — Так нельзя! Жан, так нельзя! Я же не успел, мне надо сказать… Погоди-и-и!..

Бессильный удаляющийся крик затих вдали; я лишь успел увидеть краем глаза, как сверкающий блик перечеркнул фиолетовое небо и исчез. Я остался совсем один. Ночь миновала свой экватор, до рассвета оставалось совсем немного — часа

два, быть может, два с половиной. В июне короткие ночи.

Надо было двигаться в путь.

Я встал, отряхнулся, подхватил Игнатов плащ, кроссовки и зашагал по берегу вверх по течению. Не было разницы, куда идти, но я шёл вверх, всё время вверх. Наверное, так было надо. Я словно знал, что там увижу, и нисколько не удивился, когда километра через три, за очередной излучиной река разлилась на две протоки и из тумана мне навстречу величественно, как десятимачтовый корабль, выплыл остров с грандиозными тополями.

Пора, подумал я, остановился и на мгновение прикрыл глаза. Пора. Попробуем перепрыгнуть эту пропасть в два прыжка. Главное — не оглядываться.

Я закатал штанины и двинул на Шотландию.

Вода едва доходила мне до колен, дно устилали мелкие камешки и галечный окатыш. Течение на перекате оказалось сильным, холодные тугие струи при каждом шаге дёргали меня за щиколотки. Но лишь дойдя до острова, я остановился и оглянулся. На правом берегу всё покрывал туман, и в его сплошной белёсой пелене я различил какие-то фигуры — их искрящиеся силуэты словно бы стояли рядами и не двигались. Я прищурился. Что-то нехорошее творилось у меня с глазами, не иначе зрение опять стало сдавать.

Мне надоело тащить тяжёлый плащ, я расправил его и надел. Прямо так, поверх куртки: Игнат был выше меня и шире в плечах. Оглядел себя. Полы плаща чуть-чуть не доставали до земли. Ладно, подумал я, сойдёт и так. Я развернулся с намерением идти дальше — и замер как вкопанный.

Я по-прежнему находился на острове, но теперь я был не один: прямо передо мной, посреди поляны обнаружилось большое кожаное кресло, а в нём, возложив на пузо старую гитару с жестянкой на проволоке, восседал тот самый толстый негр из моего недавнего видения.

— Куда спешим, сынок? — по-прежнему не глядя на меня, осведомился чёрный дядька на чистейшем русском. — А?

— Мне… надо пройти, — помедлив, выдавил я.

— Вот как? — Он ухмыльнулся так, что зубы блеснули в темноте. — А если я тебя не пропущу?

И он тронул нижнюю струну.

Раздолбанная гитара отозвалась тихим гулом, от которого, казалось, завибрировало всё вокруг, у меня аж зубы заболели. Вода зарябила, по вершинам деревьев пошёл шепоток. Думаю, если б гитарист взял полновесный аккорд, меня б отбросило куда-нибудь к Соликамску, если вообще не в Баренцево море.

— Зачем тебе туда? Или у тебя там остались дела?

— Да, — сказал я. — Остались дела.

— Уверен?

— Да, — повторил я. — Совсем немного, но… это очень важные дела.

— Хм… — Он положил ладонь на струны. — Раз так, попробуй, ладно. Но ты хотя бы понял то, что я тебе тогда говорил?

— Не очень, — признался я. — Но если вы меня пропустите, я постараюсь понять.

— Ага. По крайней мере, честно. Итак, по-твоему, ты совершил выгодный обмен?

Я сглотнул. В горле у меня всё высохло, даже слюна куда-то делась.