Боем живет истребитель
Шрифт:
Итак, парой сбили пять фашистов в одном бою.
Филиппов был возбужден, много говорил. Что касается меня, то я уже научился сдерживать свои эмоции. Это тоже искусство. Как и когда оно приходит – понял при одной удивительной встрече, оставившей глубокий след в душе.
Вблизи аэродрома находилась кузница. Оттуда целый день доносились удары молота о наковальню. Как-то на досуге мы с Кирилюком решили заглянуть туда. Кузнец – пожилой мадьяр – как раз подковывал чью-то лошадь. Работал размеренно, сосредоточенно, не отвлекаясь, но и, как нам казалось, без особой увлеченности: во всяком случае, на его морщинистом лице трудно было заметить признаки удовлетворения своим трудом. Но зато как он работал!
С невозмутимым видом кузнец подковал три ноги, принялся за четвертую, но, взглянув на нас, улыбнулся и предложил нам закончить начатую им работу. Подобным делом мне никогда не приходилось заниматься, однако руки, с детства знавшие всякие инструменты, сами потянулись к молотку. Поплевал я по-крестьянски на ладони, решил показать, что и сам не лыком шит. Да не тут-то было: удар – ухналь на полу, второй – ухналь согнулся, пришлось его вытаскивать щипцами.
– К любому делу привыкнуть надо, – сказал на ломаном русском языке старый мадьяр и дружески мне улыбнулся. Ему не хватало русских слов, зато я нашел их: привыкнуть, приспособиться, приноровиться. Война приучила, приспособила, приноровила меня к моему ремеслу, она, с ее жестоким и неумолимым законом – выживает сильный и опытный, – заставила хорошенько изучить секреты боевого мастерства.
Любопытно, что раньше, вернувшись с задания, мы, бывало, возбужденно рассказывали о полете.
А сейчас? На второй день после нашего с Филипповым боя встречаю побывавшего со своей шестеркой над передним краем Митю Кравцова.
– Ну, что там? – спрашиваю.
– Да ничего особенного, – спокойно ответил он.
А чуть позже узнаю, что наша шестерка встретила сорок «фоккеров», разогнала их, заставила повернуть вспять. А на земле догорали три вражеские машины.
«К любому делу привыкнуть надо» – вспоминали мы слова старого мадьяра-кузнеца. За этими словами – многолетний опыт труженика-мастера.
…А напряжение боев растет.
Если совсем недавно мы вели бой с двадцатью шестью стервятниками, шестерка Кравцова – с сорока, то 24 декабря восьмерке Петра Якубовского пришлось иметь дело с пятьюдесятью ФВ-190. Финал был тот же: три «фок-кера» уничтожены, остальные ушли, не выполнив своей задачи.
Наши действия вызвали, естественно, одобрение со стороны вышестоящего начальства. И не только одобрение. Некоторые летчики управления дивизии захотели принять участие в воздушных схватках. Был в их числе и майор Ковалев. Он обладал отличной техникой пилотирования, но в боях участвовал редко, опыт растерял.
Попросился Ковалев в нашу эскадрилью.
Мы не особенно радовались, когда у нас появлялся человек, летающий от случая к случаю. А Ковалев – инспектор-летчик. Он, конечно, считает, что больше нашего все знает и все умеет, претендует на самостоятельность в действиях. А мы вынуждены посылать на его прикрытие своих лучших бойцов.
Помнится, как однажды командир дивизии полковник Селиверстов тоже решил испытать себя в бою. До этого он длительное время не летал. И вот, несмотря на то что раньше комдив был превосходным летчиком-истребителем, его поразили несколько раз. Потом он захотел действовать в нашей эскадрилье охотников. Мы прямо ахнули: этого чудесного человека надо было сберечь любой ценой. Мы выделили для комдива лучшего ведомого – Василия Калашонка и еще пару для прикрытия и тем самым ослабили боеспособность эскадрильи.
Теперь Ковалев…
Я без энтузиазма отнесся к его желанию. Чувствовал, что со мной согласны и мой заместитель Виктор Кирилюк, и командиры звеньев Василий Калашонок, Борис Горьков. Мы не были уверены, захочет ли он в дальнейшем летать с нами. Это
Вот даже Чебаков заметно подтянулся. Он постепенно приобретал необходимые бойцовские качества. Правда, с ним пришлось крепко поработать. Мы с Кирилюком всем уделяли много внимания, работая с каждым летчиком отдельно. В этом нам помогали партийная и комсомольская организации, заботившиеся о том, чтобы в эскадрилье все стали мастерами маневра и огня. Но особенно много пришлось заниматься с Чебаковым. В авиацию он пришел в двадцать семь лет – человеком со сложившимся характером, устойчивыми привычками. Воздушная круговерть поначалу была ему просто не по нутру. Пришлось терпеливо внушать ему то, что нами было основательно усвоено в девятнадцать-двадцать лет. Мы знали, что начинающий истребитель остро переживает первые боевые вылеты. Тут выручает только собственный опыт.
Много раз мне, Кирилюку, Горькову, Калашонку приходилось беседовать с Чебаковым, разбирать его боевые вылеты. Летали с ним вместе и на задания, где, обеспечив надежное прикрытие, давали ему возможность полностью проявить себя. В конце концов он, как говорится, втянулся в наше дело, в нем пробудились активность, инициатива; развивая их, мы помогали ему стать настоящим летчиком-истребителем.
Не хотелось нам брать в эскадрилью Ковалева – и неспроста.
Назначили к нему ведомым Калашонка. Это был наш самый надежный щит. Если прикрывает Калаш – можно ничего не бояться, смело вступать в бой.
Но такому ведомому нужен был и ведущий под стать. А вот этого обстоятельства мы не учли, о чем потом горько сожалели.
Ушли мы на прикрытие наших войск. Патрулировали тремя ярусами: внизу Кирилюк с четверкой, над ним – моя пара, надо мной – Ковалев с Калашонком.
Вначале все шло спокойно. Но вот пронеслась парочка «мессеров», вслед за ними – четверка. Я дал очередь, четверка ушла вниз, где был Кирилюк и его ведомые, тот сразу же устремился за ней.
– Керим, отставить! Это приманка! – передал я по радио, увидев вдали многочисленные точки – сюда шла армада «фоккеров».
И тут взволнованно закричал Ковалев:
– «Мессеры», «мессеры»!
Я ничего не успел ему ответить, смотрю – он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост «мессершмитту», тянуться за ним. Калашонок видит: все выходит неладно, их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может – командир есть командир.
Ковалев, еще не догнав «мессер», кричит:
– Атакую, прикрой!
Где Ковалев – неизвестно, ушел куда-то в сторону, клюнул на приманку.
Наша шестерка вынуждена встретить грудью в несколько раз превосходящую нас группу «фоккеров» и «мессеров». Ребята дерутся смело. Кирилюк поджигает «мессер», от чьей-то меткой очереди задымил «фоккер», а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. Где они, что с ними?
А попали они в ловушку. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул:
– Коваль, сзади «мессер»!
А тот и ухом не ведет – стреляет по «своему» фашисту, который, поняв, видимо, с кем имеет дело, просто-напросто играет с ним в кошки-мышки.
Стреляет Ковалев, а сзади к нему тихо, без огня, подкрадывается коварный фашист. Еще мгновение – и сразит командира. Верный Калашонок молнией устремляется к ведущему и, не имея возможности атаковать врага, становится между ним и машиной Ковалева, весь заряд «мессершмитта» принимает на себя. Его «ястребок» заштопорил, пошел к земле. Ковалев, не разобравшись в чем дело, закричал: