Боем живет истребитель
Шрифт:
Мы не поверили своим ушам. Думали, что комдив, отойдя, откажется от столь скоропалительного решения. Однако вскоре Онуфриенко оставил полк.
Тяжким было прощание с Онуфриенко. А для меня – особенно. Расставаясь, мы крепко обнялись и расцеловались.
– Держись, Скоморох, война кончается, но впереди у нас еще много дел, – сказал он, и я вновь подивился его оптимизму и крепости духа.
– Прощай, отец Онуфрий, спасибо тебе за все… за все…
После ухода Онуфриенко полк как будто осиротел. Кто мог заменить нам
…Враг появляется в небе редко и только большими группами. Мы добились разрешения на свободную охоту – искать и бить противника в тылу, на его аэродромах. И вот с Горьковым отправились в такой полет. По пути заметили вражеский аэродром. Один самолет подожгли на стоянке, второй – на разбеге. Пошли на другой аэродром. Применяем хитрый прием: на бреющем подходим к летному полю, делаем крутую горку, потом выходим как бы на петлю – и прицельно бьем по крестоносным машинам. Один заход, второй. Вдруг видим – вокруг нас «мессершмитты».
Увеличиваем интервал и, отбиваясь, отходим, всячески уклоняясь от снарядных трасс.
– Горкин, как с горючим? – спрашиваю.
– На пределе.
Ну что ж, ничего не поделаешь, надо выходить из боя. Затяжеляю винт, полный газ – и камнем бросаюсь вниз. Горьков за мной. У самой земли переходим на бреющий. А «мессеры», немного поотстав, продолжают преследование. Выскочили к Дунаю, идем, почти касаясь винтами волн. Вижу, пара «мессеров» пристраивается к Горькову. Развернулся, дал очередь – отстали.
К Вене подошли – бензин на нуле. Но все-таки дотянули до аэродрома. У Горькова мотор остановился на планировании, у меня – при заруливании.
Вылезли мы из кабин и неожиданно громко рассмеялись. Это была своеобразная разрядка после столь длительного состояния напряженности, вызванного и уходом Онуфриенко, и неудачей в последнем вылете: ведь в самом конце войны чуть не сложили крылья…
Через день представилась возможность взять реванш. Шестеркой вылетели на прикрытие войск. С земли нас предупредили: впереди до двадцати пяти «фоккеров».
Пока все идет нормально, вдруг слышу голос Бутенко, летчика из соседней эскадрильи Якубовского, с которым сейчас действуем вместе.
– Вижу «фоккеров», атакую!
Горьков ему внушает:
– Не лезь поперед батьки в пекло…
Я передаю:
– Бутенко, займи свое место в строю!
Вот ведь – один полк, соседние эскадрильи, вместе летаем, а порядки разные. Из моих подчиненных никто не рискнул бы в подобной ситуации действовать по своему усмотрению, как Бутенко. В групповом бою успех обеспечивает прежде всего железная дисциплина строя.
Бутенко занял свое место выше группы. Я крутым левым разворотом приблизился к цели и короткой очередью свалил стервятника на землю. Ребята взяли в оборот остальных. Летчик сбитого самолета выбросился на парашюте, его взяли в плен. Оказался он инструктором
Наша эскадрилья пополнилась новичками – младшими лейтенантами Алексеем Бесединым, Николаем Бобковым, Дмитрием Сохой. Крепкие, задорные, рвущиеся в бой ребята. В запасных полках они истомились по настоящему делу. Но боевого опыта у них мало. Надо подучить.
За нами – «старожилами» – громадный боевой путь. Кавказ, Кубань, Белгород, Днепр, Кишинев, Бухарест, Белград, Будапешт, Вена…
Собрав эскадрилью, и рассказал новичкам о каждом из наших летчиков, о том, кто, где, когда и чем отличился, за что получил боевые награды. О том, что превыше всего мы ценим скромность, честность, взаимовыручку, мужество и мастерство. Вспомнил о самых памятных воздушных боях. Новички слушали затаив дыхание. О чем они думали? О том, что самое важное и интересное уже стало историей? Или мысленно прикидывали, долго ли еще придется добивать Гитлера, успеют ли проявить себя?
Прежде чем взять их с собой на задание, к каждому прикрепили надежных, умелых летчиков: к Беседину– Горькова, к Бобкову – Калашонка. Над Сохой шефство взял я.
Учили их технике пилотирования, приемам воздушного боя прямо над аэродромом, а затем стали осторожно вводить в бой: мы не простили бы себе, если бы сейчас, под конец войны, потеряли хоть одного из молодых. Волнующими для меня были полеты с новичками над Альпами – все здесь живо напоминало Адлер, Кавказские горы. Я как бы заново переживал свою боевую молодость. Перед глазами вставали мои учителя – Микитченко, Евтодиенко, боевые друзья – Шахбазян, Лаптев, Девкин, Мартынов, Липатов…
Всем нам – и учителям, и ученикам – тогда было во сто крат труднее. Настоящей науки боя ведь почти никто не знал.
Сейчас совсем иное дело. И наши молодые это чувствуют – не так волнуются, знают: и научим, и защитим.
Каждый из нас щедро делился с новичками всем, что знал и умел, раскрывал им свои «секреты».
Когда мы занимались с молодыми, произошло одно запомнившееся событие: на нашем аэродроме случайно приземлился американский истребитель дальнего сопровождения. Нам интересно было встретиться с американцем: как-никак союзник.
Он оказался одних с нами лет. За обедом разговорились, американец сожалел о смерти Рузвельта, неодобрительно отозвался о Трумэне, поделился своими планами послевоенной жизни – стать фермером, делать бизнес.
– Давно вы на фронте? – спросили мы.
– Год…
– Сколько у вас боевых вылетов?
– Тридцать.
Мы переглянулись. 30 вылетов! У каждого из нас за такое время набралось 150—200, а то и 300.
После обеда обменялись сувенирами. Я подарил ему мундштук из слоновой кости в золотой оправе, он мне – знак летчика и расческу. Потом мы с Горьковым сопроводили его километров двести пятьдесят и расстались навсегда.