Боем живет истребитель
Шрифт:
Приземлившись, мы узнали, что с парашютом выбросился весь израненный разорвавшимся в кабине снарядом летчик соседнего полка сержант Шпаченко. Он сбил двух «мессеров».
На аэродроме все утихло. Партийное собрание продолжилось.
Я еще не успел прийти в себя, остыть после боя. Снова стоял перед коммунистами в ожидании вопросов и никак не мог сосредоточиться.
Председательствующий капитан Баботин поднялся с места:
– Товарищи, довожу до вашего сведения, что комсомолец старший сержант Скоморохов только что пополнил свой
Раздались аплодисменты.
Баботин поднял руку, призвал всех к тишине.
– А теперь продолжим обсуждение. Есть вопросы к товарищу Скоморохову?
– Нет! – раздались голоса.
– Тогда приступим к голосованию.
У меня подкашивались ноги. В бою ничего подобного не испытывал, а тут – на тебе!
Проголосовали единогласно.
Баботин поздравил меня с принятием кандидатом в члены ВКПб).
…Будет в моей жизни еще много встреч с разными людьми. Но ни одна не сравнится со встречей с майором Григорием Онуфриенко.
Будут в моей жизни и другие радостные события, но ни одно не сравнится с событием, происшедшим 14 июня 1943 года.
Будут в моей жизни и другие памятные, дорогие сердцу места, но ни одно не сравнится с Нижней Дуванкой.
Здесь произошло мое второе рождение – я стал коммунистом.
Значительнее этого в жизни ничего не могло и не может быть!
Окрыленный доверим товарищей, выросший на целую голову в собственных глазах, я вместе со всеми готовился к грядущим боям. Все жили ожиданием новых больших событий. Сражение за Советскую Украину только начиналось.
Глава V
Небо Курска и Донбасса
Жизнь на войне полна неожиданностей. Наутро, после партийного собрания, я проснулся с мыслью о боевых вылетах, а тут на пороге дежурный офицер:
– Старший сержант Скоморохов, в штаб!
– Зачем? – механически спросил я.
– Там все узнаете…
«Что еще стряслось?» – екнуло сердце.
Наскоро умывшись, спешу в штаб.
Там меня встречает улыбчивый майор Бравиков.
– Поздравляю, Скоморохов! Ты назначаешься заместителем командира эскадрильи и направляешься в тыл на курсы начальников воздушно-стрелковой службы полков.
Опешив от таких новостей, я не сразу сообразил, что у меня больше оснований огорчаться, чем радоваться. Повышение по службе всегда приятно, но когда оно связано с отправкой на шестимесячные курсы, которые не имеют никакого отношения к твоим новым должностным обязанностям, тут поневоле задумаешься.
Я бросился к командиру полка.
Алексей Дмитриевич встретил меня с невозмутимым видом. Он сказал:
– Другого выхода нет. На курсы нужно послать опытного, боевого командира эскадрильи или равноценного заместителя. А я не могу никого отпустить – назревают очень большие события. Ослабить сейчас руководящий состав эскадрилий было бы непростительной ошибкой. Вот и пал выбор на тебя. Поучишься, вернешься – будет
– Значит, назревают большие события, а меня – в тыл… Чем же я заслужил такое?
– Заслужил. Кроме тебя, мне некого сейчас повысить в должности, чтобы послать на курсы. А приказ надо выполнить.
Никакие мои доводы не могли поколебать Мелентьева в правильности принятого им решения. Удрученный таким поворотом дела, я про себя решил: «Ладно, деваться некуда. Поеду. Но любой ценой вырвусь обратно».
Командир полка, видя мое состояние, как бы между прочим заметил:
– У тебя ведь на Волге старики живут?
– Волга большая, а мои родители – в Астрахани.
– Ничего страшного. Сколько дней дали тебе на дорогу?
– Три.
– Скажи Бравикову, пусть добавит еще два, навестишь стариков.
Ух, и хитрюга наш комполка! Рассчитал точно: кто же откажется от такого?
Но… назревают большие события. А я в стороне… Мелентьеву нетрудно было догадаться, о чем я думаю:
– Хватит, Скоморохов, и на твою долю больших событий. Езжай, учись. Передашь начальнику штаба курсов полковнику Мееру привет от меня. Он был начальником авиационного училища, когда я там служил командиром отряда.
«Обязательно передам… Меер мне и поможет», – подумал, прощаясь с командиром.
И вот я снова в городе моего детства. Милые сердцу кривые улочки, знакомая до боли облезлая, покосившаяся мазанка… Я приближался к ней, сдерживая себя, чтобы не броситься вприпрыжку, как в детстве. А сердце стучит все учащеннее, и трудно его унять.
Святое чувство возвращения к родному очагу… С чем сравнишь его, как расскажешь о нем?
Я толкнул рукой дверь – и только сейчас заметил замок. Душу наполнила тревога. Тут появилась у калитки мать Жени Чайкина.
– Вам кого, молодой человек?
– Да вот хотел повидать Михаила Ивановича и Елену Лазаревну…
– Так они на реке, с полчаса как ушли. А вы кто же им будете?
– Да так… – ответил я и бросился к Волге. По дороге оглянулся – Чайкина застыла, пораженная: тропинку, по которой я побежал, знали только жившие здесь мальчишки.
Вот он, родной берег моей любимой реки! На мгновение забыто все, чем я жил последние три года. Только Волга и я. Она неудержимо манила к себе ласковым накатом волны, солнечной отмелью, речным раздольем!
– Дядя, дядя, вы с войны? – вдруг дернула меня за гимнастерку чья-то слабая ручонка. Оглянулся – большеглазая белокурая девочка.
– Тебя как звать?
– Маша.
– Маша?!
– Да, а что?
– Ничего, девочка, на вот тебе шоколадку, беги домой…
Малышка понесла домой подарок.
Почему такой теплотой отдалось в груди имя Маша? Я хотел встретиться с ней, как с другом детства. А тут неведомая до сих пор волна обдала всего томительно-сладостным жаром…
Бегу вдоль берега Волги. Вот уже знакомое устье речушки Дармы – обычно в ней мы ловили рыбу.