Боевая единица
Шрифт:
Лина приспособилась, смогла сосуществовать с этой дикой системой в каком-то хрупком, неестественном равновесии. Первые три года воспитания посвящались исключительно одному – отсеять как можно больше народа. Даже имена у девочек отнимали – произносить их вслух было строжайше запрещено. Младшие, просто младшие, они стали обезличенными созданиями, почти начисто лишенными всякой индивидуальности.
Запрещено было все: нельзя ни на минуту остаться в одиночестве, даже в туалет положено ходить только по трое; нельзя спать на левом боку или животе; нельзя стучать ложкой по стакану, размешивая сахар; нельзя ковыряться в носу; нельзя громко смеяться, хотя этот запрет наиболее гуманный – и без него веселиться не хотелось. Во время утомительных, многокилометровых
Лина попала в Монастырь с группой из тридцати девяти кандидаток, спустя месяц их осталось только четверо. Девочек выгнали с вещами из опустевшего погреба с сырыми стенами, где они ночевали на охапках жесткой соломы, перемешанной с битым кирпичом, поставили в одну шеренгу с другими выстоявшими кандидатками и торжественно посвятили в воспитанницы. Их разбили на отряды и поселили в настоящих казармах, позволили отдохнуть и сходить в баню. Ночью пришли старшие и устроили им свое посвящение. Лина выдержала весь жестокий и унизительный обряд, категорически отказавшись только от одного – поцеловать старшую в половые губы. Альтернативой этому было двенадцать ударов обрезком кабеля по пяткам. На следующий день ступни девочки не пролезли в ботинки. Впрочем, подобные проблемы были не у нее одной– за исключением трех новоиспеченных воспитанниц от позорного испытания отказались все.
Лина все еще пыталась бороться с обувью, когда в казарму вошла сотрудница канцелярии и увела с собой трех девочек с вещами. Их отчислили.
Садистка не забыла о своей угрозе. Старший инструктор не проводила занятия с младшими воспитанницами, но это не мешало ей создавать упрямой девочке массу дополнительных проблем. Надо сказать, что в первые месяцы жизнь Лины была на порядок сложнее, чем у остальных ровесниц.
Злопамятная женщина не марала свои руки о наглую выскочку – орудием своей мести она сделала старших. Не все ее ученицы подписывались издеваться над малорослой девочкой с внешностью гадкого утенка, но троица дылд-подружек занималась этим с превеликим удовольствием. Почти каждый день они ухитрялись выделить хотя бы пять или десять минут для того, что они называли «сеансом интенсивных тренировок». Забитые младшие и без того держались поодиночке, не обзаводясь дружескими связями, причем не только из-за запретов – коллектив умело разделяли, пользуясь соревновательными принципами, но от Лины все вообще предпочитали держаться подальше. Немудрено – ведь даже сочувственный взгляд или нечто на него похожее мог обернуться неприятностями, если его заметит кто-то из троицы мучительниц.
Те, все более наглея от беззащитности жертвы и поддержки старшего инструктора, придумывали новые и новые издевательства. Лина постепенно тупела, неуклонно превращаясь в забитое животное – она не видела выхода из этой кошмарной ситуации. Жаловаться нельзя – по негласным правилам ее станут презирать свои же, а покидать Монастырь она не желала. Девочка сделала свой выбор и теперь обязана пройти эту дорогу до конца. Иначе зачем было начинать? Но как можно терпеть ежедневные унижения и побои, да еще и на глазах у всех? Ждать, покуда приспешницы Садистки закончат воспитание? Это годы – выдержать подобный срок невозможно. Да и злопамятная женщина наверняка найдет им замену.
Инструкторша время от времени как бы невзначай пересекалась с Линой и, насмешливо посматривая на нее с высоты своего немалого роста, заводила один и тот же разговор:
– Ну что, инфузория, тебя еще не отчислили?
– Никак нет!
– Не переживай, этот день не за горами. И не стыдно тебе занимать место более достойной претендентки?
– Никак
– Все такая же упрямая? – с насмешкой констатировала Садистка. – Смотри, упрямство ведь не всякому на пользу идет. Тебе оно явно вредит, с нашей последней встречи ты еще больше исхудала, да и лицо почернело. Тяжело приходится?
– Никак нет!
– Странно, всем тяжело, а тебе нет. Ладно, попробую это дело исправить, раз у тебя такие значительные физические резервы, то не помешает дополнительная нагрузка. Я обязательно ее организую в индивидуальном порядке.
Лина прекрасно понимала, что подобным поведением провоцирует женщину на новые подлости, но ничего не могла с собой поделать. Она чувствовала, что если даст слабину хоть в чем-то, то скатится с высокой скалы, на которую карабкается с помощью ногтей и зубов. Другой дороги нет – только вверх, иначе… иначе это будет уже не она, а другая, забитая, покорная девочка, которой в Монастыре не место. Алтайская база, обучение гражданской специальности, заштатный филиал, первый ребенок не позже двадцати двух лет от мужчины, подобранного врачами из евгенического центра, и вся жизнь по приказу, без возможности отказаться. Демократия в Ордене была пустым звуком – его двери открывались в одну сторону, однажды попав в эту структуру, будешь пребывать в ней до самой смерти, пусть даже у тебя практически отсутствуют сенситивные способности.
После очередного разговора с Садисткой Лина по ее глазам поняла, что своим упрямством разозлила женщину не на шутку. Нетрудно догадаться, что издевательства пойдут на новом, более высоком уровне, а это не радовало. Пребывая в полнейшей прострации, девочка, вопреки правилам, самостоятельно покинула столовую, бесцельно направившись в сторону плаца. Это был серьезный проступок, заслуживающий сурового наказания, собственно, на это она и рассчитывала.
Как назло, по пути ее никто не задержал, все будто ослепли, не обращая внимания на сбрендившую младшую, в гордом одиночестве прогулочным шагом фланирующую по территории, где даже старшие передвигались только бегом. Лину это несколько обескуражило и, решив, что терять ей в сущности уже нечего, она направилась в сторону административного здания.
Ей и в этом никто не стал мешать. Девочка без помех пересекла плац, поднялась на крыльцо, вошла в фойе. Здесь, в прохладном сумраке со стен смотрели сотни портретов и фотографий знаменитых выпускниц, почти все они окончили свои дни в бою, совершив немало подвигов. Здесь впервые Лина увидела табличку под пустой рамкой. Нет, она и до этого много слышала о Нельме, но понятия не имела про это место. Ошеломленно сосчитав награды этой легендарной выпускницы, Лина испытала одно из потрясений, отразившихся на всей последующей жизни.
Настоятельница поймала ее с поличным, в одиночестве, в запрещенном для младших месте, в то время, когда ее группа спешила на занятия. Преступление было немалым – Лина получила трое суток карцера. Это позволило ей отсрочить неизбежную встречу с дылдами Садистки, хотя избежать ее таким образом невозможно. Но сейчас девочка наоборот стремилась к ней всей душой. У нее теперь был ориентир – Нельма, она никогда бы не позволила себе покорно принимать унижения. И если в Монастыре есть хоть какая-то справедливость, никто не выгонит девочку за то, что она замыслила. А если выгонят… Значит справедливости нет никакой, и все зря… абсолютно все.
Отбиваясь от наглых крыс, запертых в бетонном стакане, Лина стоически выдержала весь срок, после чего самостоятельно поднялась по спущенной лестнице, что удавалось не всем узницам.
Вечером, пошатываясь от чудовищного недосыпания, Лина вышла из душа. В отличие от других младших, спешащих в свои казармы в неглиже, она надела выглаженную форму, застегнула все пуговицы. Она была готова.
Ее ждали.
Запевала троицы дылд при виде жертвы картинно развела руками:
– Ветерок ты наш бедненький! Намучалась? Как тебе крысы? Попочку не объели? Ну что встала, иди сюда, мы, твои лучшие подружки, приготовили для тебя питательный бульон.