Боевая подготовка и боевые действия артиллерии
Шрифт:
По данным военно-статистического ежегодника за 1912 г. сословность офицерства русской армии выражалась в процентах:
Генералов
Штаб-офицеров
Обер-офицеров
Потомственных дворян
87,45
71,46
50,36
Потомственных почетных граждан
7,72
10,53
14,44
Духовного звания
1,39
4,22
3,60
Купеческого звания
0,75
2,31
3,61
Крестьян и мещан
2,69
11,48
27,99
В среднем состав русского
Большинство офицеров старой русской армии первоначальное военное воспитание получало в закрытых военно-учебных заведениях (см. выше) — в кадетских корпусах (временно в 1870-х годах, в период реформ Александра II, реорганизованных в военные гимназии) и в привилегированном аристократическом пажеском корпусе. В кадетские корпуса до 1913 г. принимались сыновья дворян, преимущественно военных, иногда в виде исключения сыновья военных священников. Только в конце 1912 г. (приказ военного ведомства 15 ноября 1912 г. № 628) разрешено было допускать к приему в кадетские корпуса «сыновей лиц всех сословий своекоштными на остающиеся свободными вакансии по конкурсному испытанию, за исключением родившихся в иудейской вере, которые не допускались». Эта запоздалая и половинчатая мера не могла оказать никакого влияния на изменение сословного состава офицеров до начала мировой войны. Что же касается пажеского корпуса, шефом которого был сам царь, то на прием в этот корпус с зачислением в царские пажи, что считалось большой честью, имели право только сыновья генералов или внуки полных генералов от инфантерии, кавалерии и артиллерии; в виде редкого исключения принимались в пажеский корпус потомки старинных русских, польских или грузинских княжеских родов.
По окончании кадетских корпусов воспитанники обычно разбивались на три группы и расходились по разным военным училищам и потом в жизни почти не встречались, за исключением редких в мирное время маневров из всех родов оружия. Одна группа из более способных к математике уходила в специальные артиллерийские и инженерные училища; другая из более состоятельных классов уходила в кавалерийские училища; третья — в военные пехотные училища. При пажеском корпусе имелись свои два специальных класса, в которых проходился курс военных училищ.
Каждое из военных училищ, и в особенности пажеский корпус, жило своей обособленной жизнью, по своим, по большей части довольно странно, даже нелепо сложившимся, традициям, особенно в Николаевском кавалерийском училище. При этом, вообще говоря, специальные артиллерийские и инженерные училища считали себя выше других по образованию, кавалерийские считали себя выше по роду своей службы на коне, пехотные не без зависти смотрели на остальных. Общая зависть юнкеров всех военных училищ к пажам усугублялась правом пажей, несмотря на успехи в науках, выходить по собственному желанию во все рода оружия, не исключая артиллерии, и инженерных войск, и при производстве в офицеры становиться автоматически выше офицеров, произведенных из юнкеров.
Известно, что от зависти до вражды — один шаг. Некоторая отчужденность друг от друга замечалась среди юнкеров даже однородных военных училищ. Например, юнкера старейшего Михайловского артиллерийского училища считали себя выше юнкеров Константиновского такого же артиллерийского училища, но преобразованного из бывшего пехотного училища; старейшее Николаевское кавалерийское училище считало себя выше Тверского, преобразованного из юнкерского кавалерийского училища, и т. п. Из-за отчужденности училищ, отсутствия между ними органической связи проистекала рознь, даже подчас пренебрежение юнкеров, а затем и офицеров разных училищ друг к другу.
Сословное различие офицерства, казалось бы, не могло играть большой роли во взаимоотношениях офицеров, так как большая их часть — около 70 % — принадлежала к дворянскому сословию. Но в действительности сословная рознь имела место среди офицерства, так как гвардия комплектовалась офицерами почти исключительно из дворян, за ней следовали кавалерия и специальные технические войска, офицерство же не из дворян служило главным образом в армейской пехота. Наконец, в
Рознь в офицерской среде и между отдельными родами войск, воспитание командного состава в страхе перед ответственностью, отчужденность от войск высших начальников и Генерального штаба — все это приводило к взаимному недоверию и неправильному пониманию долга в отношении взаимной выручки, к инертности в случаях необходимости проявления личной инициативы в боевой обстановке.
Командование старой русской армии сознавало крайне неотложную необходимость установления органической связи артиллерии с другими родами войск, их взаимного сближения и знакомства между ними, что могло быть достигнуто путем совместной подготовки артиллерии с другими родами войск. Но достижения в этой области были невелики, и в этом отношении царская армия к 1914 г., началу мировой войны, не особенно далеко ушла вперед по сравнению с тем состоянием, в каком она была в период войны с Японией в 1904–1905 гг.
После подчинения полевой артиллерии начальникам дивизий в 1910 г. неоднократно, хотя недостаточно энергично, и по инспекции артиллерии и по Арткому ГАУ возбуждались вопросы через ГУГШ о необходимости совместных занятий и стрельбы артиллерии с другими родами войск, о необходимости издания официальных инструкций, наставлений, уставов, которыми могли бы пользоваться все войсковые части, а не только артиллерия, которая специальные свои руководства, по большей части по техническим вопросам службы, имела. Но высшее военное командование реагировало на эти начинания в общем слабо и с большим опозданием.
По окончании русско-японской войны строевые начальники и командующие войсками военных округов ежегодно, до 1913 г. включительно, в своих отчетах о практической стрельбе полевой артиллерии указывали, как на недочет боевой подготовки, на непривлечение частей других родов войск к участию в групповых практических стрельбах артиллерии и со своей стороны признавали необходимым установить как обязательное правило выполнение групповых стрельб артиллерии при участии других родов войск[71].
Групповые стрельбы артиллерии совместно и в связи с пехотой (групповые стрельбы конной артиллерии — с конницей) имели огромное значение в смысле правильности и согласованности взаимных действий различных родов войск, а также в смысле масштаба времени боевых действий, который на групповых стрельбах одной артиллерии, без участия пехоты или кавалерии, обыкновенно отсутствовал.
Тактическая часть решения задачи на групповых стрельбах одной артиллерии, без других родов войск, являлась как бы проверкой начальника отряда, назначаемого руководителем стрельбы из своих артиллеристов (притом отряда, в действительности не существующего, а воображаемого, в составе которого имелась только одна артиллерия), в знании Устава полевой службы и «Наставления для действия полевой артиллерии в бою», а также в знании уставов других родов войск, но не практикой в управлении войсками в боевой обстановке. Распоряжения исполняющего обязанности начальника отряда из артиллеристов, хотя, быть может, и правильные теоретически, являлись фиктивными и для него самого и для всего личного состава, принимавшего участие в стрельбе и маневре частей артиллерии, мало интересными и мало поучительными. Руководитель постепенно, в ходе маневра и стрельбы, рисовал начальнику отряда боевую обстановку (не всегда соответственную и целесообразную — в зависимости от знаний тактики и общих военных способностей руководителя-артиллериста), в большинстве случаев весьма слабо иллюстрируемую мишенями (в зависимости от оборудования полигона и знания тактики начальником полигона и его помощниками), причем, в сущности, только один руководитель и переживал обрисованную им обстановку, так как для прочих участников маневра и стрельбы она была ненаглядна и почти совершенно неизвестна.