Бог его отцов

Лондон Джек

Между тем из своей палатки выглянул Батист. Глядя на все то, что происходит на стороне белых, он вспоминал о женщине, которая жила с ним в лесистых горах, — вспоминал и о дочери, похороненной где-то около сурового Гудзонова залива.

III

— Батист, перестанем говорить об этом. Да не то что говорить — и думать об этом нечего. Я согласен с вами, что этот человек очень плохо понимает житейские дела и просто глуп, но при всем том, я не могу отречься от него.

Гей Стокарт замолчал. Видно было, что эти

слова выражали всю его душу, всю грубую этику его существования.

— Послушай, Батист, — продолжал он после паузы. — Он уж давно приелся мне; против своей воли он сделал мне много плохого. Но опять же… Как это ты не хочешь понять, что мы с ним одной расы? Он белый и… Да будь он даже негр, я не позволил бы себе отстоять свою жизнь за счет его жизни.

— Хорошо! — заявил Батист Красный. — Я сделал вам большое одолжение тем, что дал право выбора. Я теперь ухожу от вас, но скоро вернусь — вернусь со всем моим народом. И тогда вам опять придется выбирать: либо я убью вас, либо вы откажетесь от своего Бога. Если же вы хотите, чтобы я оставил вас в покое, отдайте мне миссионера. Если вы этого не сделаете, вы погибнете. Мое племя ненавидит всех вас, даже ваших младенцев. Вот посмотрите: наши дети завладели вашими лодками.

Он указал на реку. Нагие индейские ребятишки на лодках белых неслись по течению; очутившись за пределами ружейного выстрела, они взялись за весла и стали торопливо грести по направлению к берегу.

— Отдайте в наше распоряжение миссионера, и я верну вам лодки, — сказал Батист Красный. — Хорошенько обдумайте мое предложение. Я не хочу, чтобы вы торопились.

Гей Стокарт покачал головой. Он взглянул на жену, державшую у груди ребенка, и, весь во власти колебаний, не находил в себе силы смотреть на стоявших около него белых.

Его сомнения разрешил миссионер, который после решительного заявления Батиста подошел совсем близко.

— В моей душе нет страха, — сказал он. — И я хоть сейчас готов идти к неверующим. У нас еще достаточно времени, я верю в чудо и надеюсь, что к одиннадцатому часу мне удастся обратить язычников на путь истинный.

— Вот вам удобный случай! — шепнул Билл на ухо Стокарту. — Самое лучшее будет, если он пойдет к ним заложником. Пусть они устраиваются там с ним, как хотят.

— Нет, — твердо ответил Стокарт. — Я обещал ему, что мы поведем переговоры вполне честно. Тут, Билл, все равно что на войне, и поэтому надо считаться с правилами войны. Он до сих пор вел себя очень честно, даже предостерег нас, и поэтому я не смею нарушить мое слово.

— Он все равно исполнит свое обещание.

— Я знаю это, но тем больше оснований для меня быть таким же честным. Я не должен допустить, чтобы он оказался честнее меня. Ведь ты понимаешь, что если мы отдадим ему миссионера, то раз навсегда покончим с этим делом. Как же по-твоему: отдать?

— Нет… — колеблясь, произнес Билл.

— Вот видишь! И ты не решаешься!

Билл смутился, покраснел и перестал спорить. Батист Красный терпеливо ожидал ответа.

Гей Стокарт подошел к нему и сказал следующее:

— Послушай, Батист. Тебе известно, что я пришел сюда с целью идти дальше

на Койокук. Ты знаешь, что у меня не было никаких дурных тайных мыслей. Их тогда не было и теперь нет. Вдруг приходит сюда этот священник. Ведь не я же привел его сюда. Он пришел бы сюда независимо от того, здесь я или нет. Но теперь, раз он здесь, и раз он — мой единоплеменник, я обязан стать на его защиту. Если ты, Батист, и весь твой народ будете добиваться своего, вам еще хуже будет. Замрет жизнь в вашем поселке; совсем, точно после голода, опустеет ваш лагерь. Конечно, мы пострадаем, но и твои люди…

— Но те мои люди, которые останутся в живых, будут пользоваться миром и спокойствием, и их слуха не будут раздражать чужие слова о чужих богах.

Гей Стокарт и Билл пожали плечами и ушли, а Батист Красный вернулся к себе.

Стордж Оуэн созвал людей, и они все вместе стали молиться. Стокарт и Билл срубили несколько высоких сосен и сделали из них брустверы, вполне пригодные для защиты.

Ребенок уснул. Жена Стокарта положила его на меха и стала помогать мужчинам. Вскоре лагерь белых был защищен с трех сторон; четвертая сторона имела естественную защиту в виде очень крутого откоса. Покончив с укреплением, Стокарт и Билл принялись за кустарник. В это же время из неприятельского лагеря стали доноситься призывы колдунов, возбуждавших индейцев, и треск барабанов.

— Всего хуже то, что они думают захватить нас врасплох, — сказал Билл, когда они с топорами на плечах возвращались в лагерь.

— Конечно, они ждут ночи, когда нам будет очень трудно целиться и стрелять.

— В таком случае, быть может, лучше нам начать? — и Билл тотчас же сменил топор на ружье.

Над толпой индейцев отчетливо возвышался один из колдунов, и Билл прицелился в него.

— Готово? — спросил он.

Гей Стокарт открыл ящик с боевыми припасами, устроил в безопасном месте жену и дал Биллу знак.

Тот выстрелил.

Колдун упал. Жуткое молчание немедленно сменилось яростными воплями, которые, в свою очередь, сменились потоком стрел.

— То же самое я сделаю с метисом… — заряжая ружье, пробормотал Билл. — Готов клясться, что попаду ему в самую переносицу.

Он выстрелил.

— Не выгорело? — сказал Стокарт, мрачно качая головой.

Видно было, как Батист агитировал среди своих подчиненных. Некоторые из них рвались в бой, но большинство, охваченное невыразимым страхом, бросилось бежать и вскоре очутилось вне выстрела.

Настроение Сторджа Оуэна изменилось. Еще несколько времени назад готовый единолично отправиться в стан неверующих, одновременно готовый встретить чудо и мученичество, он чувствовал, что его мало-помалу оставляют возбуждение и страсть проповедника по убеждению. Вдруг заявило свои права чувство самосохранения. Вместо абстрактной надежды пришел физический страх, а любовь к Богу сменилась любовью к жизни.

Ему было знакомо это состояние. Он вдруг вспомнил, как еще недавно, в критический момент, когда всем находящимся в лодке угрожала опасность, он в числе прочих бросил весла и, поддавшись общей панике, стал молить Бога сохранить ему жизнь.