Бог-Император Дюны
Шрифт:
Айдахо откинулся назад.
— Что он может об этом знать?
Монео ничего не ответил, просто посмотрел на Айдахо непонимающим взглядом, и тут Дункан вспомнил о множественной живой памяти Лето — который был одновременно мужчиной и женщиной. Монео понял это, вспомнив еще одно изречение Бога-Императора: «Твои слова зажгли на его лице то выражение, которого ты добивался».
Молчание затянулось. Монео откашлялся и заговорил первым:
— Огромная память Господа Лето заставила замолчать и меня.
— Он честен
— Я ему верю.
— Но он делает так много… Я имею в виду селекционную программу. Как долго она продолжается?
— С самого начала С того дня, как он отнял проведение программы у Бене Гессерит.
— Чего он хочет or своей программы?
— Мне бы очень хотелось это знать.
— Но ведь вы…
— Я — Атрейдес и первый адъютант, это так.
— Но вы не убедили меня, что женская армия лучше мужской.
— Женщины продолжают род.
Наконец-то гнев и растерянность Айдахо нашли свой объект.
— Так, выходит, то, чем я занимался с ними первую ночь, — тоже селекция?
— Возможно, Говорящие Рыбы не предохраняются от беременности.
— Будь он проклят! Я же не животное, которое можно передавать из стойла в стойло, как… как…
— Жеребца, хотите вы сказать?
— Да!
— Но Господь Лето не хочет следовать примеру тлейлаксианцев и заниматься генной хирургией и искусственным оплодотворением.
— Как тлейлаксианцы получили…
— Они сами — объект изучения. Это вижу даже я. Их Танцующие Лицом — мулы, колония организмов, а не люди.
— Эти другие… я… мои копии… они тоже были племенными жеребцами?
— Некоторые были. У вас были потомки.
— Кто?
— Я один из них.
Айдахо уставился на Монео, внезапно растерявшись от такого родства. Он не понял, как такое вообще может быть. Монео же намного старше его… Но я? Кто из них в действительности старше? Кто из них предок, а кто потомок?
— Иногда у меня самого бывают трудности такого рода, — признался Монео. — Господь Лето говорит мне, что вы — не мой потомок в обычном смысле этого слова. Но вы — отец некоторых из моих потомков.
В ответ Айдахо только ошеломленно покачал головой.
— Иногда мне кажется, что до конца понять эти веши может только сам Бог-Император, — сказал Монео.
— Вот это другое дело, — согласился Айдахо. — Такие дела — это промысел Божий!
— Господь Лето говорит, что он создал святую непристойность.
Это был вовсе не тот ответ, на который рассчитывал Айдахо. Он ненавидит своего Бога-Императора! Нет, он его боится. Но разве мы не ненавидим тех, кого боимся?
— Почему вы в него верите?
— Вы хотите спросить, разделяю ли я народную религию?
— Нет! Я хочу знать, разделяет ли ее он сам?
— Да, я так думаю.
— Почему? Почему вы так думаете?
— Потому что он говорит, что не желает больше создавать Танцующих Лицом. Он настаивает на своем человеческом происхождении, говорит, что если бы он когда-то вступил в брак, то у него
— Но какое все это имеет отношение к программе и к его божественности?
— Вы спросили меня, во что он верит. Я думаю, что он верит в случай. Я думаю, что он действительно Бог.
— Но это же суеверие!
— Учитывая обстановку в Империи, это очень смелое суеверие.
Айдахо уставился на Монео горящими глазами.
— Вы проклятые Атрейдесы! — процедил он сквозь зубы. — Все-то вы осмеливаетесь.
Монео услышал в его голосе неприязнь, смешанную с восхищением.
Дунканы всегда начинают именно так.
***
В чем заключается принципиальное различие между нами, между вами и мною?. Вы уже знаете это — разница в памяти моих предков. Мои предки являются мне во всей полноте своих осознанных воспоминаний — ваши являются вам из темного подсознания. Некоторые называют это инстинктом или судьбой. Память предков испытывает свои рычаги на каждом из нас — это касается и того, что мы думаем, и того, что мы делаем. Вы думаете, что устойчивы к таким воздействиям? Я — как Галилей. Вот я стою здесь и говорю: «И все-таки она вертится!» То, что так движется, обладает такой силой, какой не обладает ни один из смертных, даже те, кто осмеливается рисковать, Я осмеливаюсь на это.
— Будучи ребенком, она любила наблюдать за мной, помнишь? Когда она думала, что я не вижу ее, Сиона кружила вокруг меня, как пустынный ястреб, который кружит над логовом своей жертвы. Ты сам мне об этом рассказывал.
Говоря эти слова, Лето повернулся в четверть оборота, приблизив свое лицо к Монео, который ехал рядом с его тележкой.
Только-только забрезжил рассвет, они находились на Дороге, проложенной по искусственному горному хребту, соединявшему Цитадель Сарьира с Городом Празднеств. Дорога, прямая, как луч лазера, доходила до каньонов реки Айдахо и, изгибаясь широким полукругом, ныряла в скалы, пересекая реку. Воздух был насыщен влажным туманом, поднимающимся от шумно текущей вдалеке реки, но Лето был защищен от влаги большим пузырьковым покрытием, которое окружало тележку спереди. Влага причиняла организму Червя некоторые страдания, но сладостный запах пустынной растительности, которым был напоен туман, приятно щекотал человеческое обоняние Лето. Он приказал кортежу остановиться.
— Почему мы остановились, господин? — спросил Монео.
Лето не отвечал. Тележка натужно скрипнула, когда тело Червя, выгнувшись дугой, приподнялось, и Лето смог посмотреть вдаль, туда, где виднелся Запретный Лес, расположенный возле Моря Кинеса. Лес серебристо блестел вдалеке справа от дороги. Дамба поднималась здесь на высоту более двух тысяч метров, чтобы защитить Сарьир от влажного ветра с моря. Со своей высоты Лето легко мог разглядеть небольшую точку — там было место, где он повелел построить Онн — Город Празднеств.