Бог-Император
Шрифт:
— Красиво…
— Как ты себя чувствуешь?
— Знаешь, сейчас гораздо лучше, чем думал. Кажется, вообще ничего не болит.
— Я рада. Вчера, когда тебя привезли, ты был совсем плох. Это надо же! С креста сняли… Хорошо, что мерзкие животные не прибили тебя, как Христа.
— Сначала хотели, но потом решили, что без гвоздей я буду дольше мучиться.
— Тебе повезло…
— Да, повезло. Михайлов не рассказывал, как я попал к обрам?
— Рассказывал, что это он ударил тебя, а когда ты потерял сознание, то оставил тебя обрам.
— Ну а вы как?
— Сережа!
— Кем же я еще могу быть?
— Не знаю. Можешь быть Колей, можешь — другим. Знаешь, что думает о тебе мой муж?
— Не знаю…
— Он говорит, что Бог-Император, выбирая претендентов на государственные должности, наделял их выдающимися качествами уже потом, то есть согласно должности. Валентин считает, что сами должности автоматически дают долголетие, силу, ум, здоровье…
— Может быть. Твой муж философ, кому же еще знать. Хотя, если явление поставить с ног на голову, ничего, в сущности, не изменится.
— Может быть. Но он говорил, что даже если ты не Орлов, а действительно простой уголовник, то само общение с Николаем, а потом твоя роль здесь, в нашем паломничестве, могли передать тебе ряд качеств, которых не бывает у простых смертных.
— Не знаю, может быть. Но это не значит, что со мной можно экспериментировать и что я кому-нибудь позволю надо мной проводить опыты.
— Нет, конечно. Но если ударить Михайлова ножом в сердце, он умрет. А если тебя?..
— Меня?..
— Извини, Сережа, но мы даже особенно за тебя не волновались. Мы знали, что ты выкрутишься.
— Вы его оправдываете?
— Ни в коем случае. Просто надо его понять. Он думает, что его брата убил ты.
— Но ведь…
— Да, конечно. Он больше не будет пытаться тебя убить. Знаешь, Доброслав хотел его на месте прикончить— ваш отряд привез Виктора уже связанным. Михайлов взял да сразу брякнул, что он тебя убил и все такое прочее. Доброслав ему мозги долго прочищал насчет какого-то братства, какого-то там единения. Что, кстати, за братство?
— Мы тайно побратались со здешними бойцами. Совершили обряд у идола Бога-Отца. Только ты не очень распространяйся, — это тайное знание.
— Хорошо, молчу. Я уважаю мужские игры. В общем, Доброслав Виктора не тронул, пока ты не решишь, что с ним делать.
— А если он еще меня грохнет?
— Не грохнет. Он сам сказал, что, если ты выживешь, он тебя до самой встречи с Императором не будет трогать.
— Очень хорошо. Надеюсь, больше никто не захочет трахнуть меня чем-нибудь тяжелым, а потом начать раскаиваться.
— Не говори глупости.
— Хорошо. А теперь честно скажи мне, зачем ты пошла в это паломничество?
— Зачем?.. Может, стало скучно. Когда все уже испытано-переиспытано…
— Ах ты, малышка!..
— Не называй меня малышкой. Если бы ты знал, сколько мне лет!.. Так что не называй меня этим дурацким словом.
— Скажи мне, Катенька, как тебе здешние жители?
— Ты имеешь в виду мужчин?
— Ну… мужчин, да.
— Железные… железные дети. Я чувствую себя старухой рядом с ними.
— Ты о чем?
— Понимаешь,
— Да? А ты не замечаешь, как они на тебя смотрят?
— Ах, не напоминай. Все равно здесь время героев, а не таких циничных баб, как я.
— Не расстраивайся. Ты сама не знаешь, что говоришь. Да и какая ты циничная? «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит»…
— Ты запомнил? Но это не мои стихи, Сережа.
— Разве в этом дело? Спокойной тебе ночи, иди спать, еще есть время.
— Спокойной ночи, Сережа.
Волков поднялся, оставив ее одну, и вернулся в свою баньку. Немного погодя, она пришла к нему. Двери здесь, кажется, никогда не закрываются. Темный проем засветился светлой тенью, Сергей почувствовал ее запах, и куда-то ушла мучившая боль, напряжение, Михайлов, ударивший его по голове. И пусть она была циничной опытной светской львицей, давным-давно потерявшей последние иллюзии, все равно Сергей никогда не забудет, что она пришла к нему, когда он больше всего в ней нуждался, что она была теплой, нежной, податливой, но главное, что она пришла к нему…
Глава 9. ПРАВИТЬ — ЖИТЬ ТРУДНЕЕ, ЧЕМ ДРУГИМ
На следующий день после завтрака Сергей отправился к Доброславу в городок. Ему в провожатые дали парнишку лет десяти, насупленного, хмурого и несказанно довольного важной миссией. Он скакал то рядом с Волковым, то впереди, когда тропинка в лесу сужалась. На расспросы он отвечал важно и коротко.
— Обры? Обры к реке вышли.
— Откуда знаешь?
— Так дым у воеводы бросали дотемна.
— Обратно как, одному будет не страшно?
— Так на коне я мигом доскачу, — и, не выдержав, спросил: — Как там, страшно у обров? Они людей, говорят, едят.
— Не бойся, мы их всех положим.
— Да, это так. Воевода Доброслав один может против целого войска. Воевода всех побьет.
Когда с тропы увидел засмоленные бревна тына, Сергей отпустил парнишку и, сдав лошадь дежурному коневоду, по лестнице взобрался на стену.
Его встретил сам Доброслав, оглядел с ног до головы и удовлетворенно буркнул:
— Ожил, значит. Вчера смотреть страшно на тебя было, а ныне уже воин. Отдыхай, сегодня обры раны зализывают, не вышли в поле. Хорошо мы их вчера встряхнули. Да ты, наверное, видел с креста своего: удобный насест.
Воевода смеялся. Сергей вспомнил обрского вождя Арсуна и его сетования на природу людей. Доброслав, проживший вчерашнюю битву, был уже не тем воином, которого он, уезжая с дозором, оставил здесь. Что-то страшно жесткое, страшно безжалостное… угрюмая веселость не оставляла его.
«Железные дети», — сказала о них Катенька.
— Где Михайлов? Тот мой спутник, что провинился в дозоре.
Доброслав гулко хохотал.
— Это ты называешь «провинился»? Пустые хлопоты даже видеть такого. Во время войны любые распри надо пресекать. Кровник во время войны — тот же предатель. Ты сам его прикончишь или мне распорядиться?