Бог после шести(изд.1976)
Шрифт:
Думаете, наука отвергла бога? Она его доказала!
Приходит конец биологической ферментации, грядет перфектное человечество.
Непонятно говорил Кара, но убедительно. Слушатели решили: раз человек так расстраивается, кричит, вздымая кулаки к небу, — знать, есть из чего. Непонятно было и страшно — Кара умел создавать атмосферу. А раз страшно, значит, правильно, потому что если в легковесности нет страха, так и правды в ней тоже нет. Испокон: тяжелей, значит, верней, надежней, правильней.
Застращал Кара слушателей, и те ему поверили. Как не поверить,
Первое теистическое ревю прошло на славу, все остались довольны. А после, когда многие разошлись, у Кары с жадюгой был негромкий разговор. Смысл этого общения Костя не уловил, но видел, что тонкогубый старательно втолковывал что-то наставнику и вручил какую-то бумагу.
Лиха беда начало. Дальше пошло гладко, как по накатанной дорожке. Приезжали они к предупрежденным заранее лицам, вели зажигательные беседы, отдыхали и, запасшись поручительством, катили к новым беседам в опрятных горенках на окраинах деревень и поселков.
С Костей произошел перелом. Отвернулось сердце юноши от притворяшек, стал он им чужим, враждебным человеком.
“Я десантник в тылу врага, — говорил он себе. — Но один я ничего не сделаю, нужны союзники”.
И он стал пристально вглядываться в Пуфа… Смотрел по-новому, изучая, проверяя. Не собутыльника и приятеля для незатейливых притворяшкиных игр искал, — товарища для бегства выбирал.
Надумал Костя расстаться с черным наставником и кого-нибудь с собой взять. Конечно, можно было бросить их и бежать одному, назад, к тихой, незаметной дворницкой работе. Снова метлу в руки — и айда вдоль асфальтовых дорожек. Представил себя на миг облаченным в халат, со скребком ранним морозным утром на знакомом проспекте и тихо рассмеялся. Какая смешная детская глупость! Возврат к тому прошлому невозможен. Однако и дальше пути с Карой для Кости не было. Улучив удобную минутку, спросил у Пуфа:
— Не надоело?
Тот смотрел мутно, застилая взгляд изнутри душевным сопротивлением:
— О чем ты, Йог? Всё всем всюду надоело…
— Брось! — жестко сказал Костя. — Доигрались. Были шуточки, а пошли прибауточки. Не видишь, паучок присосался к притворяшкам? Обещал великую идею очищения воплотить, а пока осуществляет древнюю, как мир, идею обогащения. С вашей помощью, дураки!
Пуф отвернулся, поморщился.
— Не все ли равно, — протяжно сказал он. — В конце концов, кто нас принуждает? Добровольный принцип соблюден. А к тому же — забавно. Дурачишься, а тебе верят. Надоест — всегда можно отвалить.
Костя вскипел:
— Ох, и дурак ты, Стаська! И высшая математика тебе не поможет. Да этот черт нам такой моральный кредит открыл, что потом всю жизнь не откупишься. Отвалить? Да скоро ты без его разрешения в туалет не посмеешь сходить, не то что отвалить! Эх, ты!
Пуф устало потер высокий лоб.
— Не понял. Изложи связно, без ругани. Лаяться и я умею.
Костя огляделся. Они были вдвоем на подворье. Кара, художник и Мари продолжали беседу в избе. Костя потащил
— Пока мы сами играли, я ничего не говорил, ясно? — принялся втолковывать Костя.
— Ну?
— Вот и “ну”. Тогда была наша воля, потому что Худо не командовал, а на равных участвовал. А теперь все изменилось. Поэтому я считаю, что нужно взяться за ум. Нас ведут, как телков на веревочке. Куда, зачем? Непонятно. Говорится одно, делается другое.
— Так-то оно так, — вяло отбивался Пуф, — но дело-то новое. Кара сам не знает, что и как. Изобретает, импровизирует.
— Изобретает в свой карман. Ты видел, сколько он за ваше бормотание огребает? То-то. А надо бы проверить содержимое конвертиков, что ему подносят. Я не знаю, и ты не знаешь. Ну, да не только в этом дело.
— В чем еще?
— В его политике. Закабаляет он нас, круговой порукой связывает. В свидетели без нашего хотения, желания записывается. Помнишь, когда он первый раз появился? Хитро было подстроено. Мы маялись, себя за Люську грызли, а он пришел, и сразу всё стало на свои места. Сперва он сказал, что мы виновны, мы убийцы и пропащие в этом смысле люди. То есть всех связал одной ниточкой. И, как только мы совсем от огорчения в блин свернулись, проповедничек тут же якорь спасения кинул: хоть мы и погубили Люську, но спасемся, если покаемся. Под его руководством, понятное дело. Так мы стали людмильцами. Не то сектанты, не то арестанты. И до бога не дошли, и от дьявола не оторвались.
— Знаю я, был там, — раздраженно сказал Пуф. — Дальше-то что? Дальше?
— Дальше — больше. Не гони картину, механик. Про драку с Худо не забыл?
Пуф опустил голову.
— То-то. Не бойсь, я не собираюсь тебя попрекать. Не в драке дело. Главное в том, что сказал Кара.
— А что он сказал?
— Господи! Убийство Люськи теперь он валит на Худо. А завтра будет валить на тебя, послезавтра — на меня.
— Ничего не понимаю. Это ж зачем?
— Дурак! Чтобы всех нас перессорить, держать в страхе, командовать.
— Что-то не очень понятно. Он и так командует, зачем еще что-то делать?
— Эх ты, ничего не соображаешь! И ребенку ясно, что от притворяшек пока мало толку нашему наставнику. Поэтому Кара поддает пару. Сам решил возглавить секту. Нет, какой подлец! Как он Люськину смерть обыграл! Сначала нас всех запугал, а потом будто бы выручил. Я же все помню. Мы ему в ноги готовы были поклониться за то, что Люськина случайная гибель стала красивой жертвой. Благородные слова всякие говорили, то да сё. Тьфу!
— Ты уверен, что все это так? — задумчиво спросил Пуф.
Он плюнул на сигарету, огонек зашипел и погас. Спрятал озябшую на морозном ветру руку в перчатку.
— По-моему, ты заблуждаешься, — продолжил Пуф. — Дело не в том, что Кара рвется к власти. Он и так ее имеет. Все указания его выполняются. Притворяшки, то есть мы с тобой, народ покорный. Да и Худо сейчас в руководители не годится, скис окончательно. Здесь иное.
— А что? — поинтересовался Костя.