Шрифт:
Янчи с отцом убирали просо. Их косы двигались в такт, словно подчиненные единой воле. Отец шел впереди, следом за ним метрах в двух Янчи. Стебли зрелого проса ровно ложились на укос; дня два-три им предстоит сохнуть на стерне, потом их сгребут в снопы, перевязав соломой или ломоносом.
Сентябрь выдался солнечный и теплый, не приходилось опасаться, что урожай погибнет, сгниет на земле.
Пуще всего Янчи старался не сбиться с ритма, шагать в ногу с отцом по полосе и одновременно с ним водить косой. Он мог бы идти быстрее, однако нарушить лад считалось большой оплошностью и
Но тогда ему было всего четырнадцать. А с той поры прошел долгий и поучительный год.
Кстати сказать, участок под просом находился в двух шагах от дома, в горной деревушке, проса посажено было ровно столько, сколько требовалось на прокорм свиньям и курам. Тут же располагался обширный надел, засеянный люцерной. Там-то Янчи и научился косить. Учеба давалась нелегко, но дарила счастье — вечерами ужинать Янчи садился за стол совсем другим человеком. А в этом году он убирает просо — тут не только сила нужна, но и ловкость, глазомер требуются.
В конце весны на этой полосе зеленела кормовая пшеница. Ее скосили, отдали на корм дойным коровам, затем тотчас вновь перепахали землю и посеяли просо; вот оно уже созрело для жатвы.
Под тяжестью созревших зерен стебли проса клонятся к земле, словно пристально разглядывая ее. От прикосновения косы стебли вздрагивают и плавно падают влево; так они и лежат на стерне по-прежнему рядом друг с другом, как тогда, когда стояли на ногах-стеблях.
Чанаки остановился. Он выпрямился во весь рост, собираясь точить косу. Мальчик последовал его примеру.
— Может, на сегодня и хватит, — проговорил отец. — Роса давным-давно высохла, не столько косим, сколько стебли ломаем. Незачем попусту добро переводить. Завтра и докосим то, что осталось. А ты как считаешь?
С год отец стал спрашивать у Янчи совета, когда они вместе работали, и каждый раз паренек не мог сразу ответить — от гордости перехватывало горло. Но это было и к лучшему: не брякнешь чего скоропалительно невпопад. А так выходило, что он отвечал солидно, после некоторого раздумья, как и подобает взрослому:
— Я тоже так думаю.
— А то и вечерком докосим, как только роса снова выпадет.
Тут ответа не требовалось.
Они закончили каждый свою полосу, а потом побрели наверх, к дому, в сад.
Янчи очень хотелось пить, но за водой в дом он не пошел, а с силой тряхнул молодое грушевое деревце. На землю упало с десяток груш. Янчи собрал их и уселся рядышком с отцом. Чанаки съел две груши, а потом, достав кисет, неторопливо свернул себе цигарку.
— Доброго табачку мне опять привез этот Дюри. Хотел бы я знать, как он перебирается по мосту через Залу. Там ведь ревизоров видимо-невидимо. Может, он вовсе и не ходит через мост… Недаром Дюри родом из Шомодя, парень он с головой. Хотя, может, его и не Дюри зовут… Но табачок у него что надо, лихой, забористый. Жалею, что не взял у него сразу кило три. Правда, он, конечно, еще появится. Ты заметил?
Янчи жадно следил за струйкой дыма, тянувшейся от цигарки отца. По воскресеньям они с приятелями уже покупали по пачке сигарет в городке, и сейчас паренек был бы не прочь затянуться отцовским табачком.
— Не пойму, куда это мать запропастилась, — произнес Чанаки, — бабы с корзинками давненько воротились с базара, ты небось тоже видел. Десять часов, к этому времени обыкновенно уже все бывает распродано. А мать всего-то и понесла что виноград да бидон со сметаной. Должна бы уже управиться. И в город ушла спозаранку.
Беспокойство отца передалось Янчи. Невольно ему на ум пришел их утренний разговор, когда они с отцом водрузили на голову матери корзинку с виноградом.
— Не тяжело ли будет, Анна?
— Нет, я потихоньку пойду, Габор.
— Тогда дольше придется на голове корзинку тащить.
— Как-нибудь с божьей помощью добреду. А вы тут не зевайте.
В правую руку мать взяла небольшой бидон со сметаной и неспешно направилась вниз по кестхейской дороге.
— Винограду там кило двадцать, не меньше, — пробормотал Чанаки, — но разве твоей матери докажешь. А уж теперь в особенности, когда наконец форинт ввели… Конечно, у людей и цель появилась, есть ради чего работать. А то деньгам на миллионы счет пошел — как с ума не спятить… Зато нынче к каждому филлеру люди будут почтенье иметь!
После этого разговора они с отцом и отправились по утренней росе убирать просо. Сейчас уже и утро на исходе, а мать все еще не вернулась с кестхейского базара. Бабушка наверняка расстарается и что-нибудь да сварганит на обед, но им не до обеда. Куда важнее, чтобы внизу, из-за огорода, появилась в конце концов маленькая женская фигурка с пустой корзиной на голове.
— После обеда поедем пахать на циберейском поле, — буркнул отец, — завтра с утречка закончим, и я его рожью засею. Мать бы только поскорее домой возвернулась.
Когда Чанаки начал сворачивать вторую цигарку, стало ясно, что он нервничает. Янчи удивился: отец никогда не курил цигарку за цигаркой. К тому же с тех пор, как они закончили косить просо, он и не упоминал ни о какой другой работе, которую надлежало выполнить до обеда.
Чтобы отвлечься, отец подошел к молодому саженцу. Янчи двинулся следом.
В прошлом году маленькому дичку привили две ветки дюшеса, которые теперь весело тянулись к солнцу. Морщины на лице Чанаки разгладились от улыбки.
— Видишь, теперь у нас свой дюшес будет, — заметил он с гордостью в голосе. — Обе ветки прижились. Хорошо, что на зиму я ствол проволокой обмотал от зайцев. Лет через восемь — десять настоящий урожай поспеет. А на пробу снять и еще раньше можно.
Неожиданно чей-то оклик оторвал их от созерцания саженцев.
— День добрый! — Перед ними на тропинке, вьющейся вдоль фруктового сада, стоял долговязый молодой человек по имени Карчи Калоци, подъехавший на велосипеде.
По его раскрасневшемуся лицу видно было, что ему изрядно пришлось попотеть, пока он сюда добрался.