Бог, страх и свобода
Шрифт:
А тогда — как бы в противовес бурной ельцинской семилетке от путча до дефолта — захотелось жить по плану.
План — это, говоря иными словами, проект. Выше я говорил о двух разновидностях национальной идеи — Идея-Представление (кто мы, откуда и как) и Идея-Проект (что делать).
У модного ныне словосочетания «национальный проект», в свою очередь, тоже есть два значения. Первое, весьма распространенное во всем мире — некая крупная экономическая (чаще всего строительная) затея в небогатой стране. Например: «строительству данного моста (канала, дороги, завода и т. п.) присвоен статус Национального Проекта». Собственно, именно такими национальными проектами-символами в начале советской индустриальной эры были
Но есть и другое значение — именно как масштабный план развития страны, как национальная идея, обращенная не столько на понимание, сколько на (пере)осуществление своей страны и ее народа. Автор этих строк первым употребил слова «национальный проект» в таком смысле — да и вообще, кажется, впервые заговорил о национальном проектировании. Должен признаться, что я лишь переформулировал тезис одного британского исследователя, приведенный в статье Виктории Коротеевой. А именно: «Английский исследователь Брайан Барри (1996) убедительно показал иллюзорность понятия „коллективная цель“ для Великобритании <…>. Между 1880 и 1960 годами Британская империя предлагала некоторую глобальную историческую идею, однако у нее нет наследников. Самое большее, что можно сказать: коллективный проект британцев состоит в том, чтобы отыскать этот коллективный проект» (Существуют ли общепризнанные истины о национализме. «Pro et Contra», 1997, № 2 (3)).
Речь шла о «коллективном проекте» — я дерзнул переименовать его в «национальный проект». В марте 1998 года я писал:
«…своеобразие национального проекта зависит не от доброй воли властей или умственного усердия мыслителей, а от уже сложившихся политических институтов.
Сначала появляется институт. Конечно, он не с неба падает, а возникает в результате сложного, но зачастую случайного взаимодействия сил и интересов — как, например, нынешний российский институт президентской власти. Потом развивается социальное действие, направленное на максимальное использование этого института. Потом вырабатывается соответствующий дискурс как некое внутри себя логичное рассуждение — чтобы был возможен адекватный разговор по поводу института и связанных с ним социальных действий. И только потом появляется Идея-Проект, суммирующая все это в общедоступном и по возможности воодушевляющем тексте. Тут-то и приходит очередь специально приглашенных интеллектуалов.
Им поручается в высшей степени тонкое дело — сгармонизировать реальную политику с народными чаяниями. Как правило, это нерешаемая задача — хотя бы потому, что народное чувство нацелено на громкую победу, а реальная политика — на тихий компромисс (зачастую именно с тем, кого народ считает врагом). <…>
Искомая российская национальная Идея-Проект, как мне кажется, уже определена нынешней российской институциональностью. При том, что эта институциональность многим не нравится, при том, что она все еще изменчива и разболтана, она обладает легко различимой качественной определенностью. Можно много и долго говорить, какова она, эта определенность, в центре и в регионах, в политике, экономике и культуре, но в любом случае речь идет об известных красотах либерального квазимонархического режима. Сочетание амбициозности и робости во внешней и внутренней политике, бессильная свобода мысли и слова, особое значение „ближнего круга“, фаворитизм и вытекающие из этого ценности фортуны, молниеносных карьер и обогащений. Главное же — конвертирование власти в собственность.
Задача идеологических профессионалов — описать всю эту реальность в словах, максимально приемлемых для общественного сознания. Дать своего рода идейную легитимацию происходящего (вернее, уже происшедшего) и тем самым обеспечить преемственность власти в самом общем смысле, то есть сохранность уже сложившихся институтов. Выражаясь патетически, сохранность родины, какая она ни есть» (Д. В. Драгунский. Тоска по родине. «Дружба народов», 1998, № 3).
Проблема национального проекта оставалась волнующей. В 1999 году объединением бизнесменов «Клуб 2015» был проведен большой экспертно-аналитический
Поделюсь некоторыми соображениями семилетней давности. Были предложены четыре сценария развития России до 2015–2020 года: собственно, три национальных проекта и один тупиковый вариант. Первый проект базировался на развитии институций гражданского общества, местного самоуправления, парламентаризма на всех уровнях. Второй проект — «ударная стройка» не менее чем сорока современных университетских центров на всей территории России, с привлечением средств нефтяного бизнеса. Третий проект — преимущественно инфраструктурный: строительство мощного сухопутного транспортного коридора «Нидерланды — Япония» (точнее, российской его части), который мог бы взять на себя до трети контейнерных перевозок, в настоящее время идущих морем.
Четвертый же сценарий предостерегал от превращения России в зону транзита — законного транзита невосполняемых ресурсов (энергоносителей), почти законного перемещения нажитых денег на Запад, полузаконного транзита мигрантов, незаконного транзита наркотиков, оружия, пиратской интеллектуальной собственности и т. п.
Жаль, что выражение «национальный проект» так измельчало, превратившись в маломерный аналог брежневской Продовольственной программы и горбачевского обещания дать каждой семье отдельную квартиру. Не в словах, собственно, дело, а в том, что нет масштабной «народной затеи» (поскольку именно так можно перевести на чистый русский язык иностранное словосочетание «национальный проект»).
Жаль, что потихоньку сбывается именно четвертый сценарий, который можно обозначить как полный национальный кошмар.
Жаль, что телесное снова возобладало над ментальным (духовным, интеллектуальным). Сочетание мелкобуржуазного потребительского ажиотажа с почти физически ощущаемой неприязнью к инородцам и иноверцам возвращает нас к средневековой концепции (точнее сказать, к средневековому переживанию) Отечества как единого тела (см. первый параграф этого текста).
Жаль, что значительная часть российской элиты (и властной, и вроде бы независимой интеллектуальной) вновь погружается в евразийские сноподобные фантазии.
Жаль, что до сих пор так и не определена наша позитивная национальная специфика — в политике, общественном устройстве, в культуре и в повседневности. Парадоксы типа «Мы азиаты, но белые» или «Европа сидит на нашей газовой игле» неглубоки и мало что объясняют.
То есть национальной идеи нет, как не было. Утро туманное слишком затянулось и затянуло нас в воронку советской, а то и более замшелой архаики.
Самым опасным было бы погрузиться в туман и жить на ощупь. Или ждать, когда туман разойдется сам собою. Надо уже сейчас думать о строительстве новой жизни. Вернее, о продолжении жизни, которая не прерывалась никогда.
И в заключение — одна немаловажная подробность. Эпиграф взят из знаменитой статьи Победоносцева «Великая ложь нашего времени». Но этот образцовый манифест воинствующего антидемократизма, дремучей реакции и пр. и пр. — отнюдь не оригинальное сочинение, а перевод-пересказ из немецкого публициста Макса Нордау. Таким образом, не только российская демократия, но и российское политическое мракобесие имеет отчетливо европейское происхождение.
Кризис демократии — глобальная проблема. Но, даже пытаясь лечить мировые недуги домашними средствами, мы все равно остаемся в рамках европейской цивилизации. Это вселяет бодрость и укрепляет дух.