Богатая белая стерва
Шрифт:
Джульен не выглядел раздраженным. Он сказал, что он в меру голоден. Сказал, что ничего не имеет против перекусить, если это не сложно.
Дочь Живой Легенды наблюдала за нами с неприятным равнодушием.
Живая Легенда сказал, что много он нынче не ест. Потом добавил — Да, не ем. Я ем странные всякие вещи — овощи, фрукты, орехи. Надеюсь, вы ничего не имеете против.
Фортепиано поблизости не было. Может, они держали его в гараже, не знаю. Дочь принесла плошку с орехами и тарелку с сельдереем.
Давайте, ешьте.
Живая Легенда сделал жест, характерный для итальянских
Живая Легенда сказал, что она очень хорошая девочка, и очень талантливая. Сказал, что единственная ее проблема — она слишком многое принимает близко к сердцу.
Джульен кивнул сочувственно.
Да, представьте себе. Кивнул сочувственно. Джульен.
Предполагаю, что он был готов отдать все, что имел, лишь бы пьесу его поставили, и может он хотел, чтобы моя музыка присутствовала в постановке. Он был ко всему готов — готов был жертвовать, готов был обменять некоторое количество достоинства на некоторое количество славы. В общем, он вел себя как он обычно себя вел на конференциях (наверное) в своей компании. Играй. Следуй правилам. Получишь прибавку.
Живая Легенда выбрал себе орех, вложил его в бледные свои губы, и некоторое время им играл. Мне это не показалось ни сексуальным, ни таинственным. Я чуть его не пожалел.
Он повернулся к Джульену, который смотрел на хозяина выжидающе и, возможно, чуть заискивающе. Затем Живая Легенда сказал — можете мне верить, а можете не верить, но я могу вас ввести в транс. Правда. Смотрите — я… могу… ввести… вас… Я… смотрю… вам… в глаза…
Джульен сказал — Ох! (Он старался быть предельно вежливым). Он сказал — Я действительно что-то почувствовал только что. У вас громадный дар.
Я чуть не заржал.
Внезапно Живая Легенда кинул взгляд по моему направлению. И говорит — Чего это он хихикает?
Я помотал головой, делая серьезное лицо.
Джульен заверил его, что я не хихикаю и ударил меня, больно, ногой под столом. Я посмотрел на него зло, более или менее механически. Происходящее казалось мне слегка сюрреалистичной, иррациональной грезой, безличной и далекой. Я понимал, что в мозгу у меня блок, и я знал, что когда этот блок исчезнет, трагедия глянет мне в лицо. Главное было — отдалить этот момент, чем дальше, тем лучше, во времени.
Живая Легенда снова уставился на Джульена. Он говорит — Знаешь, ты очень одинок вообще-то.
Джульен вежливо улыбнулся. Типа — Я одинок? Откуда вам это известно?
Живая Легенда говорит — Ты все скрываешься ото всех. Скрываешься. И не показываешь им себя. Свою сущность. Ты не хочешь им показать свою сущность. Ты на мир смотришь… (он закрыл лицо
Он опять закрыл лицо ладонью и раздвинул указательный и средний пальцы.
Я вспомнил, что где-то слышал, возможно от какого-то актера, что-то очень похожее, и речь шла именно о Живой Легенде — может, он всем новым людям демонстрирует их суть именно этим способом — прикрыв лицо и раздвинув пальцы? От кого я это слышал? Не помню. Спросите любого актера или актрису в Нью-Йорке или Лос Анжелесе — встречались ли они с Живой Легендой? Все ответят утвердительно, поскольку это так или иначе связано с престижем и приобщением к «настоящему» миру театра и кино, то есть, к эстаблишменту. Возможно, кто-то просто написал мемуары, в коих описал свою встречу с Живой Легендой, и все их прочли. Но и в этом случае получается, что демонстрация — домашняя заготовка, не так ли.
Односторонний разговор продолжался некоторое время. Помню, я вставил, может, полдюжины слов, и Джульен управился закинуть пять или шесть предложений. Но, в основном, мы слушали монолог Живой Легенды. Он говорил о разном — о восточных религиях сперва, потом о жалком состоянии сегодняшнего мира. Он отметил с горечью, что Америка, оказывается — мертворожденная страна, что она безусловно и необратимо не сумела понять историю. Или что-то в этом роде. Потом, час спустя уже, (!) он спросил Джульена, зачем тот хочет ставить свою пьесу.
Мне было стыдно, и жалко Джульена. Единственный в мире поэт, способный дать правомочную, хорошо выполненную оценку этому миру, бытию, человеческому духу в трех или четырех элегантно рифмующихся строчках, начал вдруг трепать языком по поводу самых неинтересных аспектов драматургии. Он говорил и говорил — о несравненном умении Живой Легенды видеть вещи насквозь, об огромном таланте дочери Живой Легенды, таланте, который мог бы представить посредственную пьесу так, чтобы она выглядела достойно, о роли в этой пьесе которую никто, кроме дочери Живой Легенды, не смог бы исполнить правильно, о возможном эпизодическом появлении Живой Легенды в постановке, кое появление нисколько бы Легенду не затруднило, и как это появление спасло бы спектакль, и так далее.
Внезапно Живая Легенда его перебил. Да, то, что ты говоришь — очень интересно. Действительно — интересно. Ты вообще интересный, Кински. Очень молодой — и все-таки интересный.
Он снова завел разговор о том, что Америка не понимает, что происходит, и глупо пренебрегает своим историческим предназначением, и как нет в Америке культуры и традиций. Он распространялся о племяннике своего старого друга, который погиб несколько лет назад. Американская культура и традиции, в лице Джульена и моем, молча слушали.