Богатство
Шрифт:
Эта фраза ничего не объяснила Соломину, а кавторанг открыл кран умывальника и ополоснул лицо забортной водой.
— Но учтите — я крут! — предупредил он, хватая с вешалки пышное махровое полотенце.
— Как мне понимать вас?
— Я же сказал русским языком, что за ночь успеем поджать фланцы, а значит, утром я могу увести канонерку в Охотское море и там устрою разбойникам хорошую баню.
Соломин отреагировал на это — в растерянности:
— Я не желал бы стать причиной нагоняя, который вы получите от своего начальства за самовольное вхождение
— Пустяки, — отшутился Кроун. — В конце концов, эполеты на моих плечах
— это дело наживное, как и деньги…
«Маньчжур» ушел, а Блинов стал накаркивать беду:
— Как бы эти моряки Камчатку на попа не поставили! Кроун не пропадет, у него жена питерская аристократка, он служит и на всех свысока поплевывает. А вы можете пенсии лишиться, тогда на старости лет зубами еще нащелкаетесь.
— Да перестаньте, господин Блинов!
— Могу и перестать. Но предупреждаю: дело может кончиться международными осложнениями, вот и будет всем нам кишмиш на постном маслице…
— Надеюсь, что до этого не дойдет, — отвечал Соломин, хотя в душе уже стал пугаться агрессивности Кроуна…
От Петропавловска до Большерецка, а потом из Большерецка до Петропавловска — путь немалый, и возвращения «Маньчжура» пришлось ждать до конца июля. Кроун не стал бросать якорей на рейде — он пришвартовал канонерку прямо к городскому причалу. Едва матросы закрепили концы, как изо всех люков корабля, словно мусор из дырявого мешка, посыпались на берег японцы…
Их было много! Так много, что Соломин с трудом пробился через их горланящую толпу к корабельному тралу.
— Докладываю, — сообщил Кроун. — Большерецкий староста верно обрисовал картину. Когда я вышел к устью Большой, там царило настоящее варварство. Мне пришлось тараном, разбить двенадцать японских кораблей, все их невода я утопил к чертовой матери, а команды браконьеров задержал для «декларации».
Кавторанг предъявил Соломину пачку протоколов о незаконном лове рыбы в русских территориальных водах.
— Капитаны японских шхун подписались охотно?
— Без принуждения! Вот протокол, вот тебе за неимением кисточки мое перышко рондо, ставь иероглиф. И они поставили.
Через открытые иллюминаторы в салон долетал возбужденный гам японцев. Соломин сказал:
— Я понимаю, что юридически все оформлено правильно, и не придерешься. Но что мне делать с этой японской оравой?
— А чем они виноваты? — ответил Кроун. — Я лично к ним зла не имею, они люди подневольные. Вы накормите их, обеспечьте ночлегом и постарайтесь скорее избавиться от них.
— Возьмите их себе и переправьте во Владивосток.
— Увы, дорогой, я ухожу до аляскинского Нома…
Соломин срочно повидался с Сотенным.
— Миша, — сказал он уряднику, — хоть тресни, а раздобудь посуды не меньше чем на двести персон.
— Господь с вами. Где я столько наберу?
— Где, где! — возмутился Соломин. — Обойди дома в Петропавловске и отбери у обывателей все тарелки.
— Ну, отберу. А наши с чего есть будут?
— Да из кастрюлек! Не велика жертва…
Японских
— Кто его об этом просил? Я надеялся, что он разгонит японцев — и только, а он обрадовался, что дело нашлось, и вот посадил мне на шею целый батальон дармоедов.
Блинов, человек практичный, предупредил Соломина, что никакой пароход не согласится задарма катать эту безденежную ораву из Петропавловска до Владивостока:
— Вот разве что случайно зайдет японский корабль.
— А если не зайдет?
— Тогда будут зимовать с нами и прожрут в бюджете Камчатки такую дырищу, что вы своим жалованьем ее не законопатите.
По вечерам японцы пели мелодичные грустные песни, а Соломин с растущей тревогой озирал несгораемый шкаф, где лежали (вместе с ключом) казенные суммы. Обывателям, кажется, уже поднадоело кормиться из кастрюлек! Но, к счастью, для Андрея Петровича, в Петропавловск вдруг зашло незнакомое судно.
— Кажется, «Котик», — пригляделся Блинов.
«Котик» принадлежал Камчатскому торгово-промысловому обществу, а курсы этого корабля, очевидно, прокладывались не столько в штурманской рубке, сколько в Петербурге в доме ј 49 по Галерной улице.
— Может, прибыл Губницкий? — спросил Соломин.
— Это барин, — ответил Блинов, — он не станет за океан мотаться. Скорее, прикатил барон фон дер Бриттен…
На корабле не оказалось ни того, ни другого. А капитан «Котика», немец с анекдотичной фамилией Битто, встретил Соломина с учтивой холодностью. Он был одет в прекрасный костюм из американского шевиота, и перед ним начальник Камчатки выглядел жалким босяком… Битте выслушал просьбу Соломина забрать японцев в трюмы для отправки во Владивосток.
— Я согласен, — сказал он. — Но вы напишите мне отношение, чтобы я мог предъявить его начальству компании.
— Куда писать? На Галерную, в Петербург?
Битте усмехнулся, угостив Соломина гаванской сигарой.
— Зачем же так далеко? Пишите прямо в Сан-Франциско, я скоро там буду и передам ваше послание мистеру Губницкому, он человек, сочувствующий чужой беде.
— Чью беду вы имеете в виду? — насторожился Соломин.
— Японцев — они же пострадали от вас…
Спорить на тему о страданиях не хотелось. А случайный приход «Котика» в Петропавловск только потом показался Соломину странным и непонятным. Ведь с корабля не бросили на камчатский причал даже сушеной фиги, но зато с причала забрали толпу японских рыбаков. Когда последний из них исчез в низах корабельных отсеков, Битте сразу передвинул на мостике телеграф, и машины «Котика» обдали провожающих душным теплом перегретых механизмов, — корабль ушел во Владивосток…