Богатые — такие разные.Том 2
Шрифт:
Мы решили, что поедем вечерним поездом. Эмили была так расстроена ужасным известием, что, к счастью, не заметила, каким холодным тоном я вел разговор, но Вивьен сразу же прониклась моей печалью и даже предложила поехать со мной в Огайо.
Я поблагодарил се, но сказал, что ей следовало остаться в Нью-Йорке. Вивьен принадлежала настоящему и будущему, а Эмили была единственной, кто отправлялся со мной в прошлое, которое давно осталось за моей спиной. Нервничая перед тяжким испытанием, я сжал в одной руке лекарство, в другой — ладонь Эмили и поднялся в вагон поезда, отправлявшегося в Цинциннати.
— О, посмотри, Корнелиус! — воскликнула Эмили. — Вышивки тети Доры! Помнишь, они висели на стене в передней комнате на ферме?
Мы были на чердаке
— Ты их помнишь? — спрашивала Эмили, выстраивая в ряд все пять текстов на подрамниках у покрытой пылью, тускло блестевшей латунью кровати. — Когда я училась читать, я читала их тебе, маленькому! Ты любил их и заучивал тексты наизусть. Странно — их же было шесть, а не пять? Какой не хватает?
— Жерновов Господа, — ответил я. — Та вышивка висит в моем кабинете, но после Краха она стала не слишком популярной. — Я со вздохом отвернулся от сундука, полного старых фотографий, и следующие полчаса прошли очень приятно в воспоминаниях о довоенных Днях благодарения, забытых игрушках, и о том, какие экзотические пасхальные чепчики выбирала нам мать. Эти ностальгические воспоминания окутали нас коконом, защищавшим от боли.
— Смотри! Папа! — вскричала вдруг Эмили.
Мы с любопытством смотрели на фотографию родившего нас человека. Он стоял, застыв, как солдат, по стойке «смирно», в своем черном воскресном костюме перед главным входом у дома на ферме. Его светлые волосы были разделены четким пробором и прилизаны, а губы, форму которых никто из нас не унаследовал, немного опускались в уголках рта вниз. Светлые глаза были холодными и внимательными.
— Боже мой! — содрогнувшись, воскликнул я. — У него вид как у опасного клиента!
— Но эта фотография не соответствует его настоящему образу! — сказала Эмили, помнившая отца гораздо лучше, чем я.
— Все, что запомнилось мне, это его огромная западная шляпа, которую он не снимал ни на улице, ни в помещении, чтобы казаться выше ростом.
— В действительности он был довольно красивым мужчиной, — добавила она после того, как я сказал, что он очень странно выглядел без шляпы. — И у него была такая добрая улыбка!
Мы бегло просмотрели другие фотографии в альбоме, но на всех неизменная шляпа затеняла лицо отца.
— Не знаю, была ли мама с ним счастлива, — задумавшись, проговорила Эмили, закрывая альбом. — Мне всегда хотелось спросить ее об этом, но я так и не отважилась.
— Но почему бы ей не быть с ним счастливой? — в недоумении спросил я сестру.
— Видишь ли, культурной, высоко образованной женщине на ферме было скучно, а папа даже не мог вести с нею интеллектуальные разговоры. Разве ты не помнишь его деревенское произношение? Он, собственно, не был человеком Среднего запада. Скорее, выглядел уроженцем Кентукки. И часто произносил неправильно некоторые слова.
Я молча переваривал услышанное.
— Что ж, я вовсе не сноб, — заметил я, — и, разумеется, ничего не имею против папы, но я всегда считал себя генетическим уродом, пока не познакомился с Полом. Пол — единственный человек, на которого я действительно похож.
— О, надеюсь, что это не так! — возразила Эмили. — Я очень любила дядю Пола, но он был так ужасно безнравствен! Корнелиус, надеюсь, что, когда ты женишься, ты не станешь заводить любовниц.
— Конечно, нет! — воскликнул я. В конце концов, человек женится именно для того, чтобы избегать вещей такого рода. Я безуспешно попытался вообразить себя дважды взглянувшим на какую-то женщину, кроме Вивьен. Философия Пола о браке ради удобства в сочетании с адюльтером для всестороннего удовлетворения не находила во мне отклика. Она шокировала меня своим викторианским лицемерием, утомляла раздвоением чувств и представлялась разрушительной, даже если строилась
— Я уже перебесился, — сказал я Эмили, — и теперь намерен угомониться и стать хорошим мужем и отцом. — Я оттолкнул в сторону альбом с фотографиями и стал расхаживать по чердаку. — У меня распланирована вся жизнь, — продолжал я. — Несколько лет я не буду уделять значительного времени ничему, кроме банка, но когда стану… — Я вовремя вспомнил, что хотел женить на Эмили Стива, и вместо того, чтобы сказать: «Но когда я стану единственным старшим партнером» — сказал: Когда я твердо встану на ноги, я займусь филантропией. Построю музей искусств и магазин, чтобы помогать нуждающимся художникам и писателям. Буду финансировать постановки пьес, стану одним из самых крупных покровителей искусства в Нью-Йорке. И тогда буду знать, что внес свой вклад в культуру Америки, даже не будучи ни актером, ни художником. Я очень хотел бы этого.
— О, Корнелиус, мама так гордилась бы тобой!
Мы снова расчувствовались. Эмили заплакала, да и мне пришлось украдкой вытереть слезы. Смерть в семье мучительное испытание.
Сразу же по возвращении в Нью-Йорк я записался на прием к специалисту проконсультироваться по поводу своей астмы, но не успел состояться этот визит, как я заболел бронхитом. К тому времени, когда мне стало лучше, на горизонте уже дразняще маячил день моей свадьбы, пятнадцатое января, и, когда врач предложил отложить свадьбу, пока не поправлюсь окончательно, я пришел в ужас. Я устал болеть, рвался в офис, не мог дождаться, когда улягусь в постель с Вивьен уже с полного благословения Бога, своей семьи, да и всего нью-йоркского света.
Я поправлялся, но все три лечивших меня специалиста, собравшиеся у моей постели, категорически потребовали, чтобы я больше не позволял себе выкурить ни одной сигареты.
Я попытался было возразить, но мнение этой медицинской троицы значило для меня слишком много.
Курить я бросил.
Я никогда не думал, что отказ от этой привычки мог казаться таким мучительным. Я покупал жевательную резинку, мешками поедал кукурузные хлопья, чтобы заглушить тягу к сигарете, но расслабление после соития уже никогда больше не было прежним. Выкурить в темноте сигарету — это так романтично! При воспоминании об этом хруст кукурузных хлопьев казался каким-то извращением самой идеи расслабления. Во время нашего свадебного путешествия во Флориду, где Льюис Кэрсон предоставил в наше распоряжение свой замок в Палм-Бич, я даже отказывался выходить в город, чтобы не видеть людей с сигаретой во рту. Правда, Вивьен сухо заметила, что жители Палм-Бич вовсе не из тех, кто стал бы расхаживать взад и вперед по Рос авеню с сигаретой в зубах.
Мы скромно обвенчались в «Маленькой Церкви за углом» в присутствии всего шестидесяти приглашенных, и даже фотографы остались на улице из-за нехватки мест. Сэм был превосходным посаженым отцом, а невесту вывел Грэг, поскольку отец Вивьен умер, а братьев у нее не было. Однако на свадьбу приехали обе ее сестры, а также несколько филадельфийских кузин и кузенов, и, таким образом, я получил возможность познакомиться со всей ее семьей. Эмили приехала со Стивом и с обоими его сыновьями, и впоследствии все говорили, что Салливэны неузнаваемы. Оба мальчика были ухожены, прекрасно одеты и хорошо держались. А сам Стив был трезв как мормон. Увидев Эмили такой же сияющей, как и Вивьен, я решил, что пришла нора подать ей руку помощи, и во время последовавшего после церковной церемонии приема я, опорожнив второй бокал шампанского, учтиво спросил Стива: