Богатыристика Кости Жихарева
Шрифт:
– Вижу, есть на кого дела оставить, – продолжал воин. – А то у меня, как перо возьму, сразу начинает пальцы крючить – потому что богатырская десница к мечу привыкла! Не горюй: во всяком войске писарь – тоже человек нужный!
«А как же богатыристика?» – хотел было спросить Жихарев, но тут же сообразил, кто именно его похвалил. С этим вопросом придется повременить, потому что нельзя обращаться к вышестоящему начальнику через голову непосредственного… Наверняка и здесь это правило соблюдается…
Между тем Добрыня Никитич тяжело вздохнул, открыл сундук, стоявший у стены, и достал плоскую коробку. Коробка зазвенела.
– Ты смотри – не сгрызли! – изумился
– Ой вы гой еси Добрыня сын Никитович, – Жихарев припомнил, что младший представляется первым. – Я млад Костянтинушко сын Жихарев. У меня ведь тут немножечко порядочек! Крысы гадские окарачь ползут…
– Красно выражаешься, – сказал Добрыня. – Ты пиши, пиши. На меня не смотри, я ныне печален… Ты работай, как бы меня и нет… Я ведь тихонечко…
Правду говорят былины о тактичности да вежливости Добрыниной!
Коробка оказалась гуслями.
Добрыня сел на лавку, поставил гусли на колени, занес над струнами руки с длинными тонкими пальцами.
Голос у него оказался неожиданно высокий и звонкий, как у певца Преснякова-младшего…
Ты свет государыня да родна матушка,Честна вдова Офимья Олександровна!Ты зачем меня, Добрынюшку несчастного,спорОдила?Породила, государыня бы родна матушка,Ты бы беленьким горючим меня камешком,Завернула, государыня да родна матушка,В тонкольняный было белый во рукавчичек,Да вздынула, государыня да родна матушка,Ты на высокую на гору СорочинскуюИ спустила, государыня родна матушка,Меня в Черное бы море, во Турецкое, —Я бы век там, Добрыня, во море лежал,Я отныне бы лежал да я бы дО веку,Я не ездил бы, Добрыня, по чистУ полю,Я не убивал бы, Добрыня, неповИнных душ,Не проливал бы крови я напрасныя,Не слезил бы, Добрыня, отцов-матерей,Не вдовил бы я, Добрынюшка, молОдых жен,Не спущал бы сиротать малых детушек…И так-то пронзительно, так-то жалобно рокотали струны гусельные, что хотелось заплакать.
«Депрессия у человека, – догадался Костя. – Переживает. Тяжело ему. А если бы узнал, что в будущем в честь его пельмени назовут, стало бы еще тяжелее. Но все-таки на людях, при товарищах он бы так не запел. А я тут для него вроде мебели… Писаришка…»
И совсем неожиданно подумал:
«А не хочет ли Добрыня как раз меня и предупредить, что, мол, нелегко дается богатыристика?»
Судьбинушка богатырская
Сложный человек, оказывается, Добрыня Никитич. Как нынче говорят – неоднозначный. По-русски молвить – амбивалентный.
Но такова уж его участь. Не зря матушка отвечает ему:
Я бы рада тебя, дитятко, спорОдити:Я таланом-Участью в Илью Муромца,Я бы силой в Святогора да богАтыря,Я бы смелостью во смелого Алешу во Поповича,Я походкою тебя щапливоюВо того Чурилу во Пленковича.ТолькоВот она, богатырская судьба. Издержки профессии. И вообще Добрыня не простой человек. В одних былинах он княжеского происхождения, в других боярского, в третьих отец у него торговец Никита Романович. Но не видел богатырь отца, как и отец не видел сына – погиб родитель до того, как герою на свет появиться.
Добрыня преуспел не только в ратной науке – он хорошо воспитан («вежество знает»), он искусный гусляр и шахматист. Его гложут сомнения, как типичного русского интеллигента…
Воспитала Добрыню его матушка, в данном случае Офимья (Ефимия) Александровна. Она и по-другому может зваться – как сказителю запонадобится. И она-то уж сына от воинских подвигов всячески отговаривала:
Ты не езди-ка далече во чисто поле,На ту гору да Сорочинскую,Не топчи-ка ты младых змеенышей,Ты не выручай-ка пОлонов да русскиих,Не куплись, Добрыня, во Пучай-реке —Пучай-река очень свирепая,Середняя-то струйка как огонь сечет…Как же! Чтобы русского человека на что-то сподвигнуть, надо это самое ему запретить – тогда наверняка возьмется за дело!
А дело непростое.
Мало того, что Змей (Змея) существо сверхъестественное, так еще и Пучай-река – не просто река, а Река – та самая, что отделяет мир живых от мира мертвых. Живому ее не переплыть.
Добрыня, конечно, все делает наоборот – едет, топчет змеенышей, после чего лезет купаться в роковую реку. И ничего смелому не вредит:
А Пучай-то река она кротка-смирна,Она будто лужа-то дождевая!Тут прилетает Змеище-Горынище «о двенадцати о хоботах» – но это не слон-мутант, потому что «хоботом» называли хвост.
Сказители именуют чудовище то Змеем, то Змеей, им без разницы. И ничего удивительного – вспомните хотя бы двуполое голливудское Годзилло с потомством… Воистину, нельзя ничего нового придумать!
Но Годзиллу-то всей армией США кое-как одолели, а Добрыня – один и голышом! Мало того, какая-то сволочь украла и коня, и одежду, и оружие!
Только лежит один пухов колпак,Пухов колпак да земли Греческой,По весу тот колпак да целых три пуда.Странный головной убор. Кажется, что сказитель наш просто шутит – какой пуховый колпак! Это он про шелом его богатырский! Сорок восемь килограммов! Да еще набитый мокрым песком!
Кстати, на картине Васнецова голова Добрыни увенчана шлемом именно византийского (греческого) образца…
Шарахнутая таким снарядом Змея просит милости и заключает с богатырем договор – Добрыня не трогает ее с детенышами, а она не разоряет Святую Русь.
Наивный Добрыня соглашается. Змея тут же нарушает договор – похищает племянницу князя Забаву Путятичну и уносит ее «во нору во глубокую», к остальным русским пленникам…
Не может быть никаких договоров с врагом – учись, доцент!
Но на что Змею-Змее пленники? Жрать, что ли? Так разве мало коров да овец пасется почти без охраны?