Богдан Хмельницкий и его характерники в засадах и битвах
Шрифт:
Оповещаем, чтобы все были готовы к войне с запасами, но не двигались с места без моего приказа, чтобы не дать ляхам повода к нарушению мира с нашей стороны, чего они только и хотят».
В начале мая 1652 года Хмельницкий впервые в войне решил взять на себя стратегическую инициативу, не встречая, а атакуя врага почти на своих условиях. Служивший и нашим и вашим, а больше всего лично себе, а не народу молдавский правитель – господарь Василий Лупу, совсем непрочно сидевший на престоле в Яссах из-за казней своих не очень виновных бояр, само собой с конфискацией их имущества себе, надоел своим двурушничеством всем соседям. Богдан, желавший
Тайная стража гетмана аккуратно рассказала сенату о начавшемся походе пяти тысяч казаков во главе с гетманенком на Молдавию и на их разгром из Дубно тут же двинулось большое кварцяное войско Мартина Калиновского.
Отправив впереди себя двадцать тысяч казаков с Тимошем, Хмельницкий с гвардейским Чигиринским, Черкасским, Корсунским и Переяславским полками и вызванной им для польского страха пятитысячной ногайской ордой, не подчинявшейся Бахчисараю, пошел на перехват коронной армии Речи Посполитой.
В середине мая Калиновский двинулся из Староконстантинова к молдавской границе и тут же из Умани вышел с авангардом Хмельницкий, готовый зайти в тыл великому коронному войску, по беспечной шляхетной привычке ловившему корпус гетманенка там, где его показывали. Поляки встали в Брацлаве, а казаки Тимоша с незаметным Хмельницким за спиной в Ладыжине, южнее Винницы, на расстоянии сорока километров друг от друга. Силы противников были почти равны.
Богдан, вызывая неуемный и неоправданный гонор не раз битого им Калиновского, из Ладыжина послал ему резкое письмо, в котором приказал – предложил великому коронному гетману не переходить казакам дорогу и не мешать Тимошу с хлопцами наказывать вероломного молдавского господаря, а вообще убираться со всеми жолнерами к горячо любимой ими Висле. На письме стояла дата десятидневной давности и пометка «из Чигирина».
Калиновский, естественно, со всего уродзонного гонора влетел в хмельницкую ловушку. Он тут же пришел в ярость и заявил на смотре войска, что лишит засевшего в Чигирине Хмельницкого сына, посмевшего выйти в поход на Яссы всего с пятью тысячами казаков, и отомстит за случившийся ровно четыре года назад Корсунский разгром. После этих слов человека – неудачи коронный хорунжий вместе с главным войсковым знаменем вдруг грохнулся с лошади и в суеверных хоругвях заговорили о плохой примете перед походом. Калиновский, поднимая боевой дух войск, приказал атаковать Тимоша с его жалкими и никчемными хлопскими тысячами. Гетманенок, естественно, тут же испуганно отошел. Вместе с ним тихонько двигался с полками Хмельницкий.
Коронное войско встало лагерем у Южного Буга, в урочище у горы Батог, у села Четвертиновка над Тростянцом. Опытные командиры попытались объяснить Калиновскому, постоянно и тупо отбиравшему их жизни, что выбранная им позиция почти невменяема, вокруг густой лес, болота, параллельно Бугу идет невысокая горная гряда, и у войска совсем нет никакого обзора. Гетман напыщенно заявил, что никакого боя не будет, просто поляки, которых в десять раз больше, убьют казаков Тимоша, а потом выманят на себя из Белой Церкви его отца и разобьют со всеми казацкими полками.
В
– Ну и место выбрали панята для лагеря, только с ведьмами танцевать!
Богдан слез с высокого дуба, с которого внимательно осматривал слишком растянутый польский лагерь. Уже почти сутки гетман с характерниками Максима Гевлича изучал расположение коронной армии, и план сражения почти сложился у него в голове. Бой был не только его стихией, но и ремеслом, которым он владел досконально. Не раз он говорил своим хлопцам: «если хочешь победить большого врага – зароди в нем страх и убей веру в победу». Войска под командой Калиновского не побеждали никогда, поэтому и боялись комет и падений знамен с лошадей. Ладно, панята, будет вам новый Корсунь в его годовщину, раз вы к нему готовы!
Утром 22 мая из леса ввиду польского лагеря появились пять тысяч казаков корпуса Тимоша и выманили на себя всю коронную армию, которая не видела сколько казаков ее атакует и весь длинный майский световой день простояла с оружием в руках, отгоняя наглых хлопов в чащу, в которой не могла их преследовать. На вопрос боевых офицеров, как коронный гетман на такой позиции собирается разбить даже малочисленных казаков, Калиновский, конечно, не ответил.
Вечером Хмельницкий обратился к своему пятидесятитысячному войску. Голос Богдана звенел над казацкими рядами как колокол, и стояли перед ним родные полки как стены, как молчаливые и грозные, вылитые из бронзы великаны:
– Братья-рыцари! Никогда ляхи не смогут нас ни победить, ни согнуть! Нет конца этой сатанинской панской гордыне. Даже сами себя они готовы грызть ради наживы. Ляхи забыли, что мы хозяева на своей земле. Солнце одинаково светит и добрым и злым. Посмотрим, как панам будет завтра светить наше казацкое солнце.
Сбросим это ненавистное ляшское иго и заживем вольно, смело, свободно, как живут все другие народы. Вырвем у фортуны победу и славу, ибо сейчас у Украины в строю такие удальцы, каких и не было никогда на всем белом свете!
Бросимся в пасть хоть самому дьяволу, потому что со смертью мы побратались давно, а для святого дела своими руками вырвем сердце из груди! Ударим по ляхам так, чтобы их ужас докатился до Варшавы и разбился на их прекрасных дворцах. Помните, что в наших руках защита угнетенной родины и святой веры.
Панове-рыцари, славные молодцы! Силы наши и противника равны, но помните, что каждый из вас стоит трех панов, и с этого кургана я уже вижу нашу победу.
Вперед, братья, станем хозяевами в нашей хате, очистим свой дом от никчемной шляхты! Наша победа на острие казацкой сабли!