Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Бритые казацкие головы с длинными оселедцами [31] , их грозные пистоли и сверкающие в лунном свете шашки, — все это так напутало испанца, что он безропотно повиновался Сирко и благополучно провел корабли мимо вооруженной пушками лоцманской башни. Казалось, удача сопутствовала казакам. Но в это время начался отлив, и два корабля с казаками полковника Солтенко в темноте сели на мель. На рассвете их ожидал расстрел из крепостных орудий Дюнкеркской крепости или позорный плен. Казалось, гибель неизбежна. Видя это, ожили пленные испанцы. И тогда Иван Сирко идет на риск. По его приказу запорожцы опорожняют имеющиеся на кораблях бочки, вяжут плоты и на них вместе с лошадьми добираются до берега. Здесь они строятся и мокрые, еще не
31
Оселедец— длинная прядь волос, оставленная на бритой голове.
Это было так неожиданно, что гарнизон крепости не смог приготовиться к бою. Вскоре запылало предместье.
А тем временем с суши на крепость двинулся с казацким корпусом Хмельницкий, который, на семьдесят миль опередив армию Конде, подошел к Дюнкерку. Здесь уже стояло несколько французских частей во главе с герцогом Энгиенским, который не решался сам идти на приступ. Казаки, пешие, а затем и конные, ворвались в крепость. Бой был стремительным. Когда французский командир встретил на стене крепости Хмельницкого без шлема с двумя саблями в руках и всего в крови, он сначала в отчаянии поднял к небу руки, а затем радостно воскликнул:
— На счастье, это не ваша кровь!
Хмельницкий вытер рукавом вспотевший лоб и, улыбнувшись, вдруг стремительно бросился куда-то. Герцог увидел, что он обнимается с каким-то молодым, статным казаком, тоже с саблей наголо и окровавленным. Это пробился к своему побратиму Иван Сирко. Радостной и теплой была эта встреча. Крепость, которую более пяти недель штурмовали французы, пала под ударами казацкого войска.
Жители города сквозь закрытые ставни со страхом разглядывали бегавших по улицам неведомых чубатых воинов с длиннющими свисающими усами в широких цветных шароварах с кривыми саблями в руках. Они не убивали тех, кто сдавался в плен, и обращались с ними по-рыцарски. Удивлению и радости горожан, привыкших к грабежам и насилиям победителей, не было предела.
Получив сообщение о падении крепости, королевская армия во главе с «серыми» мушкетерами спешно двинулась к городу и вскоре проходила уже по его улицам, крича в честь запорожцев громкое «виват!». Среди приветствовавших казаков мушкетеров был и тридцатичетырехлетний Шарль дю Бас де Фезензак сьер де Кастельмор, назвавшийся по титулу матери граф д'Артаньян (его приключения описаны в книгах А. Дюма).
После того как отважный защитник крепости маркиз Лейд капитулировал и над крепостью вместо флагов со львами Кастилии поднялись штандарты с королевскими лилиями, по предложению Хмельницкого и других казацких вожаков маркизу было позволено вывести свои оставшиеся части с оружием из города. Когда испанские войска в полном вооружении, со свернутыми знаменами выходили из столь долго оборонявшейся ими крепости, все французские флаги и казацкие хоругви склонились перед побежденными в знак уважения к их храбрости и стойкости.
Кардинал Мазарини был доволен. Прав оказался де Брежи, так настойчиво рекомендовавший Хмельницкого как одного из способнейших воинов и полководцев. Не пропали даром талеры, заплаченные запорожцам, они помогли получить ключ от моря в испанских Нидерландах.
Но праздновать победу было еще рано. Это отлично понимал Хмельницкий. Он писал из военного лагеря советнику кардинала ле Телье: «…в этой войне мощь Испании ущерблена, но не сломлена. Испания восстанет снова. Швеция — союзник Франции, но очень опасный. Имея Ливонию, Карелию, Финляндию и северную Германию, она еще более усилилась после последних военных событий… Здесь нужно уметь выбрать союзников… Семиградье — турецкий прихлебатель. Речь Посполитая, угнетаемая кролевятами, забыла среди выгод и роскоши, что бог поставил ее бастионом на границах христианской Европы…»
Да, Хмельницкий знал положение в Европе и в этом письме показал себя тонким, умным политиком. И это почувствовали европейские правители, стремящиеся переманить Хмельницкого к себе.
А он во сне и наяву видел родину. Как там? Ловил каждую весточку и радовался
Здесь, судя по всему, он уже сделал свое дело. Хорошей школой для казаков стала их служба во Франции. Когда прибыли сюда, не было ни амуниции, ни орудий — одна смелость.
Теперь же это стали легионы, которые познали военную науку и смогут вести войну не только со смелостью и казацкой смекалкой, но и с приобретенным умением. Каждый казак мог стать наставником своих соотечественников.
Хмельницкий отогнал взмахом головы угнетавшие его мысли (когда это еще будет?) и еще сильнее сжал рукоять сабли. Он твердо знал, что ему нужно быть на Украине, откуда долетали вести все тревожнее и тревожнее.
Его звала родина. И оставив с Сирко часть запорожцев, он со своими любимыми пятнадцатью сотнями покинул Францию, теперь уже навсегда. А те, кто остался, около двух лет сражались вместе с королевскими мушкетерами против врагов Франции.
Пройдет семнадцать лет, и Пьер Шевалье в посвящении графу де Брежи, предпосланном книге «История борьбы казаков против Польши», напишет:
«Господин! Хмельницкому, который прибыл из глубины России во Францию, посоветовали, чтобы он, если захочет стать здесь известным, обратился к Вам, господин, потому что Вы можете засвидетельствовать доблесть его и его казаков с тем большей уверенностью, что Вы были почти очевидцем их мужественных поступков во время Вашего пребывания послом в Польше. Вы видели тогда собственными глазами начало казацкой войны и узнали все ее мотивы и тайны, поскольку Ваши отменные качества, так же как и характер Вашего почетного положения, заслужили Вам большую благосклонность и особое доверие покойного короля Владислава. Вы завербовали также, господин, немало тех искателей приключений для службы в королевской пехоте, которых Вы подобрали в Польше и повели во Фландрию, где их оружие часто уничтожало многих врагов; французским же войскам не приходилось вдохновлять их своей воинственностью, потому что им хватало собственной смелости».
КОРОЛЕВСКИЙ ПРИВИЛЕЙ
Хмельницкий ехал по Украине, и сердце его все больше сжимала боль. То, что увидели он и его товарищи, вызывало тревогу и гнев. Опустошенная, голая земля чернела перед ними. Нигде ни человека. Казалось, что здесь прошел какой-то страшный мор. Иногда в мартовской болотной дали замаячит серая фигура, но и она, заметив богато одетых всадников, мгновенно где-то исчезала, да так, что высланные на поиски джуры [32] никак не могли ее найти.
32
Джура— оруженосец, у казаков слуга, товарищ.
«Вот до чего довели Украину клятые ляхи», — молча думал Хмельницкий, трясясь на коне впереди своего отряда, который, чуть отстав, тоже месил грязный талый снег, боясь нарушить глубокую думу своего командира.
В тревожное и сложное время вступала Украина. Хмельницкий видел и чувствовал это. Гнев народа против польско-шляхетского своеволия и разбоя дошел до предела. Магнаты-кролевята совсем распоясались. Им и король не указ. Вон, рассказывали в Варшаве, Иеремия Вишневецкий, этот прославившийся своей необузданностью магнат и лютый ненавистник украинцев, владения которого составляли чуть ли не целое государство с тридцатью городами и местечками, с сотнями сел, хуторов и слобод, решил прибрать к своим рукам город Ромны, принадлежащий надворному маршалу Казановскому. Собрав своих головорезов, Вишневецкий напал на Ромны и устроил там невиданный разбой и грабеж. Казановский пожаловался королю Владиславу IV. Решение короля вернуть город вызвало у Вишневецкого лишь смех. Не подействовало и распоряжение сеймового суда.