Богема
Шрифт:
Сандро подскочил к Мариенгофу и захлопал в ладоши:
– Если бы ты не видел это собственными глазами, не поверил бы, что знаменитый Бальмонт так высоко оценил мои стихи.
– Еще более знаменитый Лев Николаевич Толстой предрекал великое будущее, по крайней мере, дюжине писателей, которые остались известны лишь тем, что их творения хвалил сам Толстой, – ответил Анатолий.
– Ты хочешь сказать, Бальмонт ошибся?
– Я хочу сказать, что настоящий поэт не должен дорожить мнением ни знаменитостей, ни толпы.
В передней раздался звонок, через несколько
– Познакомьтесь, друг нашей семьи, левый эсер Блюмкин.
Новый гость снисходительно кивнул и бросил небрежно Сандро:
– Только освободился. Дел по горло. И ночью приходится работать. Штейнберг просил к десяти утра представить доклад. Я отказался: «Вы меня загружаете сверх меры». А он смеется: «Сами виноваты, что оказались лучше других чекистов».
Он потянулся и прошелся по комнате.
– Трудное время сейчас, но какое интересное. Недавно допрашивал седого генерала. Сначала он смотрел на меня свысока, еле отвечая. Я его в камеру. На другой день вызываю: «Будете отвечать на вопросы?» – «Смотря на какие…» Отсылаю обратно. Через день вызываю. Приходит озлобленный. «Что за комедия? – спрашивает. – Долго будете играть в прятки?» Я отвечаю: «В моем распоряжении все существующие игры, пока вы не станете отвечать на все мои вопросы».
Блюмкин опустился в кресло, закурил, с удовольствием затянулся, выпустил несколько колец дыма и рассмеялся.
– Сам не верю, давно ли с завистью глазел на генеральские лампасы, а сейчас могу их топтать ногами, а генерала гонять, как мальчишку, от камеры до своего кабинета и обратно.
– И вам это нравится? – спросил Мариенгоф.
– Разумеется… больше, чем глазеть.
Старик Кусиков, маячивший у дверей, вошел в комнату и с напускным благодушием воскликнул:
– У нас на Кавказе джигиты о лошадях не говорят. Бросьте хоть дома заниматься политикой! Большевики, левые эсеры, меньшевики, правые эсеры – голова идет кругом! Есть одна Советская власть, и все мы ей служим.
– Скажите им, – буркнул Блюмкин, указывая в нашу сторону.
– И им скажу, и тебе скажу, и всем скажу, – паясничал старик. – Идемте лучше закусим и выпьем. Ах, какое вино я сегодня получил! Пах-пах-пах!
– Уже поздно, – отклонил его предложение Мариенгоф, – как-нибудь в другой раз.
Блюмкин поднялся и демонстративно вышел. Мы стали собираться.
Сандро заметил, что Мариенгоф чем-то удручен.
– Что с тобой? – спросил он, провожая.
Анатолий чувствовал себя опустошенным, от былого остроумия не осталось и следа, и ответил первой попавшейся фразой:
– Зуб заболел.
Мы вышли на улицу, я взял Толю под руку, он грустно улыбнулся.
– Ты пророк. Пришли посмеяться, а уходим чуть не плача.
– Самое страшное, что эти и разные другие кусиковы будут долго вертеться под ногами… А вот ферт Блюмкин – авантюрист.
На разных путях
Через несколько дней Мариенгоф
Бальмонт сидел на диване грустный, задумчивый, вяло беседовал с Вячеславом Ивановым, крупным теоретиком символизма, одним из самых образованных людей России, говорившим свободно по-латыни, не считая европейских языков. Отвлеченная философия настолько поглотила его, что все остальные вопросы как бы перестали существовать. Про него говорили, что когда он пишет по-русски или по-французски, думает по-латыни.
Но сейчас он был в плохом настроении, и беседа друзей, славившихся своим красноречием, напоминала разговор незнакомых пассажиров в поезде.
Когда Мариенгоф вошел в комнату, Бальмонт окинул его безразличным взглядом и, натянув на лицо любезную улыбку, проговорил:
– Мы, кажется, где-то встречались?
– Да, у Кусиковых.
– У Кусиковых? – удивленно спросил Бальмонт.
– У них, на Арбате.
– А мне казалось….
– Вы еще давали автографы их сыну, который пишет стихи.
– Да, – вяло произнес Бальмонт, – кажется, я что-то подписывал, но что, не помню.
– А я помню: ваши книги.
– Возможно, – как бы силясь что-то вспомнить, сухо произнес Бальмонт и, помолчав, спросил: – Вы тоже пишете стихи?
– Нет, – соврал Мариенгоф.
Сакулин удивленно вскинул брови. Наступило неловкое молчание. Вдруг Бальмонт неожиданно сказал, обращаясь к профессору:
– Меня удивляет Валерий Яковлевич Брюсов!
– Чем же, Константин Дмитриевич?
– Вы еще спрашиваете? – пожал плечами Бальмонт.
– Вся прошлая деятельность Валерия Яковлевича говорит: он был подготовлен к событиям в России. Его взгляды разделяют многие из нас.
Бальмонт долго не отвечал, потом порывисто встал и воскликнул:
– Я все понимаю, но мне душно, я задыхаюсь! – И с видом, будто эта фраза его обессилила, не опустился, а упал в кресло и закрыл глаза.
В комнату вошел новый гость. Это был пожилой человек в безукоризненном костюме заграничного покроя. Бальмонт оживился:
– Дорогой Юргис! Наконец-то я тебя встретил. Все не мог найти!
– Не удивительно. Я был в Вильнюсе. Оформлял назначение полномочным представителем Литвы в РСФСР.
Бальмонт захохотал:
– Сказки Шехерезады! Юргис Балтрушайтис, коренной москвич, наш соратник по борьбе за утверждение символизма, – посол Литвы. Не хватает Ивана Грозного и князя Курбского! Литва! Литва, грозившая Москве, Иван Шуйский собирает полки.