Боги как боги
Шрифт:
– Я всё пытаюсь следовать твоему совету, что вылупленцу не надо мешать, что надо дать ему самому развиваться, но это же просто щчвет-и-прокхлада… – пожаловалась Вера, замачивая гору одежды в нефти. От неё замечательные пятна и разводы. – Оставила его на пару минут, уж не помню, чем занялась. Смотрю, а Грюшка отполировал кусок пола от входа и до лавовой ямы. Так ровно, что смотреть больно. Ну ты представляешь? Шестнадцать псевдорук отрастила, и то еле справляюсь.
Остаток нефти Вера плеснула на лаву, и детишки восторженно заулюлюкали.
– Все свои дела делает в одном и том же месте. Я ему столько раз показывала, что надо по всей гингилоге разбрасывать и разливать: так и стены крепче, и запах приятный. Никак не приучу, хоть тресни.
Подруги
– Не волнуйся, у всех детей поначалу есть эта страсть к порядку. Нужно просто проявить терпение и не заставлять. И показывать, показывать почаще.
– Да я показываю, и терплю, но иногда меня просто не хватает. На днях знаешь, что учудил? Размазываю я, значит, свои дела по стенам, а он рядом малюет. Пригляделась – хвост ты мой! Похоже на живое существо, только симметричное. Одна голова, два глаза, между ними то ли рог, то ли не рог, пасть маленькая, на одну сторону чуть сдвинута, – Гингивера аж вся передёрнулась. – Само гладкое, бледное и косится так, будто насквозь видит. С какого боку ни подойдёшь, а оно всё на тебя косится. Я бы тебе показала, да твои ребята уже сажей закрасили, спасибо им. Я боялась, если честно, с горстью грязи к этому приблизиться, оно как живое было совсем.
– Хо, вот так малец! – будто бы похвалила подруга. – Квык, вон, тоже как-то раз отмочил, отвалитесь, мои отростки! Из первосортной ванариловой массы ужас слепил. Я спрятала, пока мой оплодотворитель не увидел. Соврала, что масса испортились, весь смрад выветрился. Так вот, Квык слепил типа твоего двуглазого на стене, только стоит скрюченное с чем-то круглым в псевдоруке. Будто сейчас запульнёт.
Вирорайя оторвалась на минуту от плямок по-руольски, которые лепила вдвое быстрее подруги, и заботливыми подзатыльниками направила уставших детей играть с острыми сталактитами. Это и хватальца развивает, да и на потолке посидеть иногда полезно.
– А ты мне не веришь, считаешь, что я глупости говорю, – пожурила Райка, отправляя первую пляму в бурлящую желчь. – Ведь все дети калякают и лепят почти одинаковых страшил. И никто их этому не учил. Все «исполняют арии», полируют, строят пирамиды и другие неестественные конструкции, гадят в одно и то же место, и к хаосу их приходится долго и болезненно приучать. Это память!
– Ой, ну Рая! – хозяйка раздражённо повела жабрами, принимаясь за новую партию плям. – Зачем изобретать несуществующий зеркальный мир, несуществующие перерождения! Это только всё усложняет. У детей инстинкты, отголоски дремучего животного прошлого. Ведь каждая мать делает треугольное гнездо, и она попросту не может по-другому. Для интереса, я пыталась, – по секрету сообщила Вера, – но это было выше моих сил. И меня тоже никто не учил. И яйцо я отложила идеально гладкое, идеально шарообразное. Просто наши предки выживали за счёт порядка, они-то и передали нам эту программу, которую теперь приходится ломать в раннем детстве. Когда-нибудь наши потомки унаследуют от нас программу хаоса, и возможно, она тоже станет атавизмом.
Гингивера выдохлась после длинной речи и множества выполненных задач. Прилегла, хлебнула слизи. Вирорайя доделала плямы, метнула их все в кипящее варево и подсела к подруге полюбоваться маленькими шалунами. Один сталагмит они расшатали и пытались обрушить его прямо на любимый отхожий уголок Грюка. Тот был опасно близок к припадку молчания, но уставшая мамаша решила пока понаблюдать ещё немного.
– Сразу видно, что ты неверующая. Ведь я не на голых предположениях основываюсь. И у меня есть довольно много подруг-единомышленниц. Мы сохраняем детские каракули, лепные фигурки, запоминаем слова. Мы сравниваем всё это и делаем выводы, хотя ты знаешь, для нас такая работа противоестественна и ужасно сложна. Зато сами выводы просты. – Вирорайя сделала паузу, задумчиво перекатывая напиток между желудками. – Всё имеет противоположность, как сталактиты и сталагмиты. Следовательно, есть мир, полностью противоположный нашему. Все вылупленцы
– Ничего, просто ругательство, – отмахнулась Гингивера.
– Ругательство. А откуда оно взялось?
– Не знаю. Один ляпнул, все подхватили.
– Наи-ивная, – снисходительно протянула гостья. – Каждое слово несёт какой-нибудь смысл. В нашем мире «щчвет-и-прокхлада» это ругательство, а в предыдущем мире оно, наверно, означает что-нибудь приятное.
– Не убедила. Но предположим, ты права. И что дальше?
– Дальше смерть в этом мире и новое вылупление в том. С осколками воспоминаний о здешнем существовании. Там тебя всю жизнь приучают к порядку, потом умираешь, попадаешь сюда, и тебя снова приходится переучивать. И так до бесконечности.
От такой картины мира у Веры заклёкало что-то внутри. Но долго раздумывать над всякой жутью не было времени: как и следовало ожидать, сталактит рухнул, Райкины детишки покатились счастливыми комочками, а Грюк неуклюже плюхнулся и завёл одну из своих «арий». В разгар веселья явился оплодотворитель. Шум, суета, толкотня. Устроились есть. О жизни после смерти больше не заговаривали, чинно верещали, оплевали хозяйку желчью по-руольски, так что Гингивера прямо рокотала от удовольствия.
Только вот Грюша был тихий, весь ужин выкладывал из плямок символы. Вирорайя тайком зарисовала их на чешуе и, счастливая, унесла с собой ещё одно доказательство своей теории. Вот оно, это сокровенное знание, эта неразгаданная тайна, эта крупица недостижимой истины, равно сочащейся темнотой и для уверовавших, и для бродящих в посветках:
USD 57.38
EUR 60.74
Звёздное интервью
Молодой упитанный бог вертел в руках дурацкий кадуцей, не зная, куда его пристроить, и втиходумку костерил руководство. Громко думать о начальстве в негативном ключе было опасно: так можно и свежеприобретённой должности лишиться.
«Ну это ж надо! Назвать программу “Новый вестник”! Креатор на креаторе, а нормальное название придумать не могут! Меня ж теперь всю жизнь с прежним вестником сравнивать будут! Это если кто-то вообще потрудится меня запомнить…»
К тому же, глубокий смысл неудобного, тяжёлого, изобилующего острыми выпуклостями кадуцея был для нового бога-вестника просто непостижим. Может, им полагается тюкать разошедшихся оппонентов? Так у нас же не ток-шоу, а культурное интервью…
От волнения обаятельный пухлячок обильно потел под сшитой на заказ лазурной тогой. Пальцы мелко дрожали и явно собирались в разгар беседы уронить фигурную дубинку ровнёхонько на ногу гостю.
«И какого фавна мне выдали эту дрянь?!» – с ноткой истерики подумал вестник.
– Это диктофон, балда, – устало пояснил согбенный бог-осветитель, крепя в высоких когтистых подставках шаровые молнии в двести свеч. – Думай потише, а то виски ломит. Эх, молодёжь…
Старик покачал безволосой головой. Собрал лишние молнии в кулак, шепнул «да будет тьма» и ушёл, пошаркивая разношенными сандалиями. Курчавый бог остался наедине с самим собой, растерянный и пристыжённый. Вот же они, кнопочки записи, остановки и перемотки вперёд и назад, спрятаны в глазах переплётшихся змей. Удобно, наверно. Профессионально сработанная аппаратура. И гость не будет смущаться: кадуцей как кадуцей.