Боги войны в атаку не ходят
Шрифт:
Фалолеев прижимался к рыжей нежно, играл в любовь с первого взгляда, в некое помешательство от встречи со столь редкой, обворожительной нимфой. Ему отвечали таким же отрепетированным лицедейством, и всё вместе это создавало приятную для них условность. С женской стороны высокую ликвидность товара олицетворял якобы дорогой ценник (на котором, впрочем, Фалолеев сразу же мысленно, с потаённой иронией написал «изрядно б/у»), с мужской стороны — звонкой монетой, которой якобы сполна заплатят по счёту, предполагалось изобилие жестов «любви до гроба».
На фоне развязного Андрея,
Сейчас, глядя на златовласую конкурентку, внешние достоинства которой сияли во всём великолепии, Рита расплачивалась за прошлое безрассудство молчаливой ревностью и уединением на берегу огромного озера. Уединение она выбрала сама: к ней приставали, тянули и к стакану, и в воду, и в лес. Пьяных мужских объятий она сторонилась где решительно, где через тихую просьбу оставить в покое. Впрочем, всегдашний расчёт Андрея с «запаской» сработал, женщин хватало, и он даже кивал Григорьеву — налетай на излишки!
Девушку, чья печать отстранения читалась очень просто, Григорьев выделил сразу. Не особо ввязываясь в чужие проблемы, он довольно быстро приметил в компании весь расклад и кроме того углядел особенный Ритин взор на Фалолеева: страдальческий и ревнивый. А тот, не стесняясь пьяного угара, без оглядки отдавал себя рыжей, не обращая на Риту ни малейшего внимания.
«Картина не нова, — подумалось тогда Григорьеву, — мы выбираем, нас выбирают. Не совпало, он красивый парень, она так себе». Позже он узнал, убедился, что единственным мотивом присутствия здесь Риты был Фалолеев: девушка влюбилась в него с первого взгляда, первой той ночи, очень ждала продолжения и в надежде взаимности увязалась в компанию.
Пока народ насыщался водкой и развратом, депрессивный Григорьев, ещё в юроде наметивший упиться вдрызг, от изобилия спиртного вдруг отстранился. Сначала он, как единственно трезвый и разумный мужчина, занимался костром и палатками, потом, заметив Ритино отшельничество, решил составить ей компанию.
Знакомство состоялось без всяких натяжек — мягкость, внимательность и предупредительность Григорьева оказались для девичьей души самым подходящим бальзамом. К тому же офицер, в отличие от прочих здесь субъектов мужского пола, не клокотал безудержными телесными позывами.
Сначала они мило разговаривали ни о чём, и через полчаса Рита вдруг поймала себя на мысли, что пьяный гам за их спиной, так жутко раздирающий нервы, куда-то пропал, растворился. А Григорьев, очень мягко и непринуждённо улыбаясь, будто волшебник, вручил ей стаканчик красного сладкого вина. Тост за знакомство вышел очень кстати, ещё больше потеплело в теле и на сердце.
Едва потянуло вечерней прохладой, Григорьев высмотрел
Впрочем, о фривольности, тем более физической близости, Григорьев не думал вообще, как не думала об этом Рита. Её вниманием нет-нет да и овладевали мысли о Фалолееве. Тот резвился всего лишь в двух десятках метров, откуда по-прежнему доносились пьяный смех и выкрики. Три-четыре раза, когда в темноте неподалёку раздавался шорох, Рита вздрагивала, но не потому, что пугалась неизвестности, нет, ей хотелось верить, что это Геночка, наконец-то освободившийся от чар рыжей бестии, взялся её искать. Сейчас он возникнет из темноты — красивый, с виноватой улыбкой, — горячо обнимет её за плечи, и скажет: «Вот ты где, родная!»
Ближе к полуночи первая «свадьба» — пьяная и шумная, — всё же угомонилась. Григорьев и Рита у костра сидели долго. Оба трезвые, с самого начала отстранённые от пошлого разгульного веселья, они невольно поддались странному душевному взаимопроникновению — быстрому и, что удивительно, слаженному. Обоим стало казаться, что они давно знают друг друга, что вот такие посиделки уже бывали в их жизни много раз, что лицо собеседника, выхваченное пламенем костра, почему-то очень близкое, если не сказать родное…
Григорьев страшно боялся, что виновница этого внезапного сближения ночь — известная мастерица надевать романтические очки. Укладываясь спать тут же, на ветки (Риту он отправил в машину), он почти не сомневался, что завтра, едва поднимется солнце, он предстанет перед Ритой во всей «красе» — обычный, лысоватый мужик, к тому же старше её на двенадцать лет. Засыпая, он очень хотел, чтобы чудо этой ночи никуда не исчезло…
Когда вернулись в город, Андрей, с мутными, остекленевшими от пьянки глазами, ухватил Риту из машины — возжелал немедленно увлечь её к себе домой, на кровать. Девушке противно было прикосновение Андрея, она заупиралась всеми силами, ожидая от кого-нибудь защиты. Фалолеев невозмутимо вертелся с рыжей, не желая видеть что-либо вокруг, а остальным гулякам и вовсе не было дела до бунта недотроги, тем более уже «прописанной» в их вертепе.
Григорьев выскочил из-за руля и силой разжал напористому бизнесмену объятия. Не желая конфликта, он отвлёк пьяное внимание Андрея тем, что подсунул ему под руку жеманную, умеренно упитанную дамочку лет тридцати пяти, которая по причине подержанности благие виды на мужчин могла теперь иметь только в расчёте на употребление ими водки. К всеобщему счастью, взгляд Андрея скользнул не на лицо, а на упругие бёдра этой дамочки, и через секунду он уже держал добычу, как краб.
Григорьев отвёз Риту к дому, где она, не выдержав унижения и безответности чувств, горько расплакалась. Ухватив руками голову, поджав плечи, Рита рыдала без жалоб и пояснения причин, но Григорьеву было понятно — Гена мелькнул кометой в недосягаемых небесах.