Боги войны

Орехов Василий

Кажется, Агнешкин хотел сказать еще что-то — но пока он подбирал нужные слова, я развернулся и побежал к своей «тридцатьчетверке».

Удивительно, но мне было совсем не…

…страшно.

Нильс Хаген служил в панцерваффе с 38-го. В Бельгии французский «Гочкис» поджег его Pz.I, и водитель с трудом дотащил раненого командира до своих. Потом была Югославия, Греция, «Барбаросса»… но никогда еще лейтенант не был настолько испуган.

Его танк едва успел выбраться на берег, когда из-за холма впереди на бешеной скорости вылетела «тридцатьчетверка» и, прежде чем хоть кто-то успел опомниться, уже оказалась

на одной линии с «Прагами». Хлопнули пушки «чехов», бесплодно чиркнув искрами по русской броне. Ответный выстрел — головной Pz.38(t) застыл на месте, а Иван сразу же сдал назад, умело прячась за подбитой машиной, развернул башню. Грохот, вспышка, лязг выброшенной затвором гильзы. Наводчик не промахнулся, Хаген ясно видел, как их снаряд попал в цель — и, увы, тоже отлетел прочь, не сумев зацепиться о наклонную броню. Иван, как ни в чем не бывало, доразвернулся, черный кружок пушки уставился, казалось, точно в глаза лейтенанту.

— Быстрее! — не выдержал Хаген.

— Сейчас, сейч…

Внезапно их танк словно налетел на невидимую стену. Хагена бросило вперед, он едва не расшиб голову о смотровой прибор — и вдруг осознал, что вокруг него воцарилась тишина, разом отрубившая все звуки: рев моторов, выстрелы, голоса. Обернувшись, лейтенант увидел, как наводчик, отпрянув от прицела, хватается руками за лицо, как стекают вниз темные струйки… хуже всего был рот, искривленный в беззвучном крике. Видно было, что человек заходится жутким воплем, буквально выплескивая из легких остатки воздуха — но Хаген по-прежнему не слышал ни единого звука. Наводчик вдруг качнулся вперед, неловко, боком, сполз вниз и скорчился среди пустых гильз.

Надо было что-то делать, ведь сейчас их танк представлял собой отличную мишень, мечту для вражеского стрелка. Но лейтенант словно прирос к узкому креслицу. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сумел приподняться и начал перелезать на освободившееся место.

Удивительно, но прицел оказался цел — кусок отколовшейся брони оставил на нем лишь длинную царапину. Тишина по-прежнему давила на уши тугими ватными комками, но сквозь них уже начинали пробиваться какие-то звуки — или, скорее, тени звуков, искаженных и приглушенных до полной неузнаваемости. Точно можно было сказать одно — это не выстрелы… бой закончился?

В прицеле, как и следовало ждать, русского танка давно уже не было. Медленно вращая маховик, Хаген начал проворачивать башню справа налево. Первой в прицел вползла горящая «Прага»… и еще одна, застывшая с распахнутыми люками… остов третьей, страшно развороченной внутренним взрывом… и, наконец, русский танк с сорванной гусеницей.

— Господин лейтенант… двигатель в порядке… какие будут приказания?

Хаген узнал голос механика, но смысл произнесенной им фразы остался где-то за пределами сознания — сейчас эти пределы ограничились кружком оптики. Прицельная марка легла на зеленую броню, лейтенант коснулся электроспуска — и страх достал его, целый океан черного ужаса, растворяющий душу, словно льдинку в горячем чае. Хаген вдруг с ослепительной ясностью понял, что прицел наверняка сбит, снаряды пройдут выше русского, а если попадет — снова бессильно скользнет по броне. И второго выстрела у него уже не будет — будет лишь ослепительная вспышка на срезе русской танковой пушки, а потом… потом уже не будет ничего. Для него, Нильса Хагена, все закончится здесь и сейчас, в проклятой, неспособной защитить их стальной коробке.

Ему надо было сделать лишь одно крохотное движение, чтобы выстрелить, —

но не было в мире силы, которая могла бы сейчас заставить Нильса Хагена сделать это движение.

— Господин лейтенант…

— Уходим… — прошептал Хаген. — Пушка… неисправна. Уходим! — уже громче выдохнул он. — Быстрее… во имя Господа… БЫСТРЕЕ!

— …не получится, тарищ лейтенант. Два часа работы, не меньше.

— Ладно, — вздохнул я, — тащи кувалду.

Мехвод кивнул, но уходить не стал — уперся руками в поясницу, прогнулся, крякнув от удовольствия и, выпрямившись, огляделся вокруг.

— А лихо мы их наколошматили.

— Лихо, — вяло кивнул я. Боевой угар прошел, а вот усталость накатила так, что и языком шевелить не хотелось.

— Жаль, командир ихний драпануть успел, — продолжил мехвод. — Ему, должно быть, пушку выбило… Я, по правде говоря, как услышал, что мотором зафырчал, думал, все, кранты нам, башня-то в другою сторону повернута. А он — задом, задом, потом развернулся и ка-ак даст по газам.

— Удрал и удрал, — равнодушно отозвался я. — Война большая… успеем еще свидеться.

Апрель 1945-го, пригород Берлина

— Тарищ майор, уходит же гад! Слышите! Уползет, сука, потом ищи его.

— Спокойно, Басечка, спокойно… — бормочу я и, не слушая дальнейших азартных воплей радиста, отстегиваю шлемофон и лезу из танка. Пять шагов до угла, ложусь прямо на щебенку — неприятно, но лучше так, чем фриц снесет этот угол вместе со мной. Там, за углом, зверь матерый, опытный, три чадных костра от «тридцатьчетверок» передо мной тому свидетели. Пехота говорит, их сожгли одну за другой, очень быстро, никто даже не успел выстрелить в ответ.

— Тарищ майор, вы куда?!

Вот ведь неугомонный!

— А ну, назад в танк, живо! Хочешь, чтобы фрицы нас голыми руками взяли!

Подействовало! Испуганный наводчик ныряет обратно в ИС, захлопывает люк. Я достаю из кармана обломок автомобильного зеркала и, осторожно держа за самый кончик ручки, выставляю за угол. Воронка от авиабомбы, рядом перевернутая пэтэошка, черный остов сгоревшего грузовика, баррикада из булыжников, за которой маячат серые каски — это все не то, не то… ага, вот ты где! Массивная туша «королевского тигра» медленно движется вдоль фасада дворца, ствол развернут в нашу сторону. Уйдет он, как же! Некуда ему теперь уходить, к самому логову загнали.

Все-таки я выдал себя блеском — длинная пулеметная очередь выбивает из угла облако каменного крошева. Поздно спохватились, я уже вовсе и не там, я уже под броней. Так, башню примерно на два часа.

— Николаич, попробуем «качели». Сейчас резко подаешь вперед, на десять метров, замираешь и после нашего выстрела сразу назад. Понял?

— Чего ж не понять, — хрипит в наушник мехвод. — Сделаем в лучшем виде.

— Басечка?

— Я готов, тарищ майор, снаряд в стволе, рука на спуске.

«Ты только не стрельни раньше срока», — думаю я, но вслух не произношу — для Басечки, а точнее, лейтенанта Васечкина, это далеко не первый «зверек».

— Давай!

Рев дизеля, скрежет гусениц. ИС вылетает на площадь, замирает, Басечка доворачивает башню… Я успеваю заметить сноп искр на вражеском борту, а затем уже наш танк вздрагивает от страшного удара.

— Командир! Командир, ты жив?!

— Жив, жив, — отзываюсь я, пытаясь оторвать от плеча клешню заряжающего. — Только трясти не надо, а то еще раз приложишь затылком о броню…