Боги войны
Шрифт:
— Все меняется, командир, все меняется, — задумчиво промолвил Семеныч. — Ты бы отзвонил комбригу, «полтоса» прибрать надо. Хорошая машинка, пригодится.
— Обижаешь, — усмехнулся майор. — Давно уже. Сейчас еще доглядим и будем прикидывать, как оборону держать.
— Думаешь, придется? — Стальная двухметровая громада «шагохода», конечно, не передавала мелких движений оператора, но Таланов зримо представил, как собеседник пожимает плечами в характерном и привычном жесте.
— Думаешь, нелюдь просто так подарит нам свой новейший танк? — спросил офицер в ответ. — Наверняка
— И то верно, — буркнул Семеныч. — Плохо, бронебойного у нас, считай, и нет.
— Будем руками гусеницы рвать, — с мрачным юмором заметил майор, сжимая кулак, стальная перчатка отозвалась глухим металлическим лязгом. Таланов опустил стекло, отгораживаясь от мира; тихо загудел компрессор, нагнетая воздух в шлем. Офицер переключился с аккумулятора на движок, в «шагоходе» зашумело — расположенный за плечами дизель набирал обороты.
— Майор, — донеслось из наушников коротковолновой рации. — Сюда, скорее! И транспорт надо, здесь живые.
К утру раненых стало ощутимо больше, хирург почувствовал укол потаенного страха. Самое главное было впереди, но он уже чувствовал себя вымотанным и смертельно уставшим. Да и запас медикаментов убывал очень нехорошими темпами. Нужно было прилечь хотя бы на полчаса, чтобы не свалиться днем, когда госпиталь станет похож на приемную Ада. Но пока есть срочные — отдыхать нельзя. Очередного страдальца унесли со стола, обмотанного бинтами, как мумию, но живого. Пока живого… Санитар отбросил в сторону кровавые тряпки, недавно бывшие обмундированием.
— Мыть, быстро мыть и дезинфицировать! — скомандовал Поволоцкий, переходя к другому операционному столу. — Затем простыню и давайте следующего.
В главной палатке прозвучал выстрел. Закричала медсестра, слава богу, от страха, а не от боли.
— Ну, чтоб вас всех, — тоскливо пожаловался в никуда хирург и пошел смотреть, что случилось, с трудом переставляя затекшие ноги.
Раненых оказалось двое, оба в рваных черных комбинезонах. Один ходячий, достаточно молодой, а может быть, и не очень. Выяснить не представлялось возможным — все его лицо было покрыто засохшей коркой крови, на которой мутно краснели воспаленные глаза. Танкист размахивал пистолетом и нечленораздельно кричал, чего-то требуя. Второй раненый был плох, очень плох.
Поволоцкий неожиданно почувствовал, как он устал от всего этого. Мало ему врагов, раненых и прочей рутины, еще и ненормальный с оружием посреди госпиталя. Быстрым шагом он подошел к носилкам, сделал успокаивающий жест охране, взявшей на прицел безумца с пистолетом.
Молодой танкист вздрогнул, когда санитар, по знаку Поволоцкого, поднес к голове лежащего раненого кривой «садовый» нож. Шлемофон, разрезанный на куски, свалился на пол. Под шлемом был один огромный багровый синяк с сочащейся через треснувшую кожу кровью. Дыхание раненого соответствовало его виду — сиплое, неровное, рвущееся. На то, чтобы нащупать биение сонной артерии, ушло секунд двадцать. Пульс редкий, не чаще чем раз в две секунды, неровный, слабый — сердце вздрагивало, как будто невидимый связист
— Скверно… — пробормотал хирург, его длинные чуткие пальцы легли на израненную голову. «Кости черепа подвижны под пальцами, как клавиши рояля», — так было написано в одном хорошем учебнике. Несведущему трудно понять, насколько сложно устроен человеческий череп — чудесное инженерное создание природы и эволюции, органичная комбинация множества костных пластин. Пальцы безошибочно подтвердили хирургу то, что уже сказали глаза и опыт. Человек на носилках, мужчина средних лет с нашивками корнета, был уже не жилец.
Поволоцкий встал, встряхнул кистями и молча качнул головой.
— Безнадежно. Часа два-три, даже Господь бессилен. Там уже ничего, кроме дыхательного центра, не функционирует.
— Н-не может б-быть! — Наконец-то первый танкист смог произнести что-то членораздельное, его голова мелко тряслась, рука тряслась еще сильнее, так что ствол пистолета ходил широкими кругами.
— Ложись, дурень, — устало посоветовал хирург. — А то сейчас загнешься от спазма.
— Лечи! — визгливо крикнул танкист, морщась от боли, засохшая кровь спадала с его лица черно-багровыми чешуйками.
— Он уже, считай, мертв, — терпеливо объяснил Поволоцкий. — Под черепом сплошная гематома. Сразу помогла бы срочная трепанация, при очень большом везении. Но уже поздно. Я могу удержать его на этом свете дополнительных часа четыре. Но в любом случае он умрет.
— За-стре-лю, — по складам проскрипел танкист. — Лечи, го-ворю!
Он был почти невменяем. «Почти» невменяем, а значит, оставалась кроха надежды, что все удастся решить без покойников. Хирург слишком устал, чтобы бояться, но ему очень не хотелось стрельбы в госпитале. А госпитальная охрана уже была готова положить обезумевшего солдата на месте.
— Хорошо, — сказал Поволоцкий. — Буду лечить. Только вот беда, я, может быть, смогу снять отек мозга и удержать его здесь на несколько часов дольше. Но… Трепанация, попробовать снять давление, катетер, гипертонический раствор соли в вену, противошоковое… Словом, час как минимум. Этот час мне придется отнять у другого больного. Пойдем, покажешь, у кого персонально стоит забрать лечение.
Раненый все так же стоял, раскачиваясь, как на палубе в хороший шторм, но пистолет рывками опускался все ниже и ниже, а на окровавленном лице все более явственно проступала обида. Настоящая детская обида и непонимание. Только теперь медик увидел, что его «собеседник» очень молод, наверное, ему и двадцати нет.
— А ты как хотел? — удивился Поволоцкий. — По-другому никак. Чтобы дать отсрочку ему, — хирург указал на носилки, — нужно у кого-то забрать. Я не буду решать, выбирай сам…
Корнет Арсений Вахнин умер через час с небольшим, он отошел тихо и безболезненно. Гедеон сидел рядом с телом, держал на руках его страшную, синюшно-багровую голову и не мог даже плакать. В душе была звенящая, мертвая пустота. У радиста проверили пульс, убедились, что не шоковый, выдали сантиграмм морфия подкожно. Далее его ждал пункт сбора легкораненых.