Боги выбирают сильных
Шрифт:
Насчет Юстины герцог как-то объяснил: «Она многому научила меня.
Главное, она научила меня понимать врага. Понимание, помноженное на ненависть, даст силу одолеть врага. Даже такого, как она и ее алчная Империя».
Никто не заберет у нас свободу, ни умная Юстина, ни хитрый Марцеллин, ни кто другой из амореев! …Шел снег. Белые хлопья ложились под копыта наших лошадей.
— Смотрите! — воскликнул я. — Сам одноглазый Вотан приветствует нашу победу!
Все посмотрели вверх и тоже увидели это чудо. В небесной вышине верхом на восьминогом Слейпнире парил и потрясал копьем Гунгнир, приветствуя нашу победу, владыка Вальхаллы, а на плечах его сидели два мудрых ворона, Хугин-Мысль и Мугин-Память…
Тут взгляд мой обратился к герцогу. Я обомлел. Его лицо вмиг стало белым, как этот свежий снег. Кругом нас радовались наши друзья, красавица Доротея показывала маленькому Свенельду великое чудо, — но мой отважный государь сидел на лошади, как пикою пронзенный, кудри его вороные стояли дыбом, глаза выкатились из орбит, точно не бога истинного увидел он, а чудище какое или мертвеца, восставшего из царства Хель…
И я услышал странные слова, которые срывались с его вмиг посеревших губ:
— Они… они живые!.. Аэросфера и корабль… Мое бегство… Мое спасение… И эти сны!.. Это они, они… опять, опять они!
Я вдруг постиг, о чем подумал он, и свет померк перед глазами: мне против воли припомнилась ночь в раннем детстве, когда пьяный отец упрятал меня в глубокий погреб, полный страшных крыс. Помню, сидел во тьме кромешной, забившись в угол, и видел в этой тьме голодные глаза, тысячи красных огоньков, и ждал, когда проклятые твари набросятся на меня…
Но крыс не оказалось там, я отсидел и вышел; с тех пор я ненавижу крыс… Уж лучше б я столкнулся с тварями тогда; быть может, теперь бы знал, как сладить с этими, в людском обличии…
— Они вернулись… нет,
А одноглазый Вотан парил средь хлопьев снега и потрясал своим копьем.
В отеческих богов не верил больше я. Их нет, дозволивших такое.
Есть только мы, наши исконные враги — и крысы, которые питаются враждой.
— Какое удивительное чудо, — услышал я вдруг дрожащий от волнения голос Доротеи. — Я впервые вижу настоящего бога! Его, кажется, Вотаном зовут?
— Это не бог, — глухо сказал я. — Это…
Я осекся, встретив пронзительный взгляд герцога.
— Да, это Вотан, — кивнула Доротея, — нет никаких сомнений! А ты о ком подумал, благородный друг?
Она прежде никогда не называла меня так, а только по имени…
— О крысах, — признался я.
Мой друг и господин, как видно, собою овладевший, звучно расхохотался, но показалось мне, что смех его тяжел, не от души идет, а от душевного страдания… Я, впрочем, тут же перестал об этом думать, поскольку герцог повелел мне рассказать историю о Вотане и сыне Вотана Донаре.
Я говорил, а Доротея слушала, и Свенельд тоже, хотя навряд ли понимал.
Что же до Вотана Одноглазого, то скоро сгинул он.
Когда я закончил, Доротея устремила на меня свой ясный взгляд и мечтательно промолвила:
— Ах, какие были герои! Какие были чудеса!
— Еще и не такие будут чудеса, — пробурчал мой государь. — А что до тех героев… похоже, нам придется превзойти их.
— Я верю в тебя любимый, — сказала Доротея. — Тебя великая победа ждет, и… — …Ойкумена содрогнется от моих шагов, — закончил герцог.
Так мы приехали в голодную Нарбонну. Н-да…
…Abyssus abyssum invocat in voce cataractarum tuarum — Бездна призывает бездну голосом водопадов твоих…
(продолжение в книге “Воскресшие и мстящие”)