Боги жаждут
Шрифт:
Надтреснутым, слабым, как у большинства горбунов, голосом гражданин Бовизаж предложил делегатам присесть и заявил, что он к их услугам.
Гено спросил его, не знает ли он бывшего дворянина дез-Илетта, проживающего близ Нового моста. – Это, – прибавил он, —субъект, которого мне поручено арестовать.
И он предъявил приказ Комитета общественной безопасности.
Бовизаж, порывшись немного в памяти, ответил, что не знает никого по имени дез-Илетт; что подозрительная личность, носящая эту фамилию, возможно, даже не живет в их секции: ведь некоторые участки секций Музея, Единства, Марата и Марсели тоже расположены близ Нового
– Не будем терять времени! – сказал Гено. – Нашу бдительность пробудило письмо одной из его сообщниц, которое было перехвачено и доставлено в Комитет недели две тому назад, но гражданин Лакруа только вчера вечером получил возможность ознакомиться с его содержанием. Мы завалены доносами: они поступают отовсюду и в таком изобилии, что мы не знаем, за кого раньше приняться.
– Доносы стекаются и к нам, в Наблюдательный комитет, – не без гордости ответил Бовизаж. – Одни доносят из чувства гражданского долга, другие – ради награды в сто су. Есть много детей, которые доносят на родителей, зарясь на наследство.
– Это письмо, – снова заговорил Гено, – исходит от бывшей дворянки Рошмор, светской женщины, у которой играли в бириби, и адресовано гражданину Ролину, но в действительности оно предназначено какому-нибудь эмигранту, находящемуся на службе у Питта. Я захватил письмо с собою, чтобы сообщить вам все, что касается дез-Илетта.
Он вынул письмо из кармана.
– Начинается оно длинным перечнем членов Конвента, которых, по словам этой женщины, можно было бы подкупить деньгами или обещанием предоставить им крупный пост при новом правительстве, более прочном, чем теперешнее. Затем идет следующее место:
«Я только что была у господина дез-Илетта, живущего близ Нового моста, на чердаке, где его сам черт не найдет; он вынужден зарабатывать себе на хлеб, делая картонных паяцев. В его суждениях много здравого смысла, вот почему я передаю вам наиболее существенное из того, что он говорил мне. Ему не верится, что настоящее положение вещей продержится долго. Он не думает, что конец теперешнему порядку наступит только с победой коалиции, и события, по-видимому, подтверждают его мнение: вы ведь знаете, что за последнее время вести с войны далеко не отрадны. Он считает более вероятным исходом восстание простонародья, восстание, в котором сыграют видную роль и женщины, еще глубоко приверженные к религии. Он полагает, что ужас, внушаемый всем гражданам Революционным трибуналом, вскоре объединит всю Францию против якобинцев. „Этот Трибунал, – заметил он шутя, – который судит французскую королеву и разносчицу хлеба, похож на Вильяма Шекспира, столь любезного сердцу англичан, и т. д.“. По его мнению, не исключена возможность, что Робеспьер женится на дочери короля и провозгласит себя протектором королевства.
Я была бы вам весьма признательна, милостивый государь, если бы вы прислали причитающуюся мне сумму, а именно одну тысячу фунтов стерлингов, тем путем, каким вы всегда это делаете, но остерегайтесь писать господину Морхардту: его только что арестовали, посадили в тюрьму…» и т. д. и т. д.
– Господин дез-Илетт делает паяцев, – заметил Бовизаж, – это ценная примета… хотя у нас в секции немало мелких ремесленников такого рода.
– Это напоминает мне, – сказал Делурмель, – что я обещал принести
– У меня, – заявил Гено, – один только мальчик. Он катает обручи от бочек и мастерит из бумажных картузов маленькие воздушные шары.
– Дети чаще всего забавляются предметами, не имеющими ничего общего с игрушками, – заметил Бовизаж. – Мой племянник Эмиль – очень смышленый семилетний мальчуган – целый день возится с кубиками, сооружая из них постройки… Не хотите ли?.. И Бовизаж протянул обоим делегатам раскрытую табакерку.
– Ну, а теперь пойдем прихлопнем нашего негодяя, – сказал Делурмель, носивший длинные усы и свирепо вращавший глазами. – Я сегодня не прочь позавтракать потрохами аристократа и запить их стаканом белого вина.
Бовизаж предложил делегатам отправиться на площадь Дофина в лавку его товарища, Дюпона-старшего, который, по всей вероятности, знает дез-Илетта.
Они шли в сопровождении четырех секционных гренадеров, дыша свежим воздухом.
– Видели вы «Королей на Страшном суде»? – спросил спутников Делурмель. – Пьесу стоит посмотреть. Автор выводит в ней королей Европы, укрывшихся на необитаемом острове, у подножия вулкана, который в конце концов поглощает их. Это – патриотическое произведение.
Делурмель указал на углу улицы Гарлея на маленькую, блестевшую, точно внутренность часовни, тележку, которую толкала старуха в клеенчатой шляпе поверх чепца.
– Чем она торгует? – спросил он. Старуха сама ответила:
– Вот, взгляните, господа. Выбор у меня большой: четки всяких сортов, нательные кресты, образки святого Антония, плащаницы, платки святой Вероники, Ессеhomo,AgnusDei, охотничьи рога и кольца святого Губерта и всякие предметы религиозного обихода.
– Да ведь это настоящий арсенал фанатизма! – возмутился Делурмель.
Он решил обстоятельно допросить старуху, но та на все его вопросы отвечала одной и той же фразой:
– Сынок, вот уж сорок лет, как я торгую этим товаром.
Один из делегатов Комитета общественной безопасности, увидав проходившего мимо солдата в синем мундире, приказал ему отвести в Консьержери удивленную старуху.
Гражданин Бовизаж заметил Делурмелю, что, собственно говоря, арестовать торговку и отправить ее в секцию должен был бы Наблюдательный комитет и что вообще никто не знает, какой политики следует придерживаться относительно бывшего культа, чтобы действовать согласно видам правительства: надлежит ли все разрешать или же все запрещать.
Подходя к мастерской столяра, делегаты и комиссар услыхали яростные крики, скрип пилы и громкое шуршание рубанка. Это ссорились столяр Дюпан-старший и его сосед, консьерж Ремакль. Причиной ссоры была гражданка Ремакль, которую неодолимая сила постоянно влекла в столярную мастерскую, откуда она возвращалась домой вся в стружках и опилках. Оскорбленный консьерж толкнул ногою собаку столяра как раз в ту минуту, когда его родная дочь Жозефина нежно обнимала Мутона. Возмущенная Жозефина накинулась с проклятиями на отца, а столяр вне себя от гнева заорал: