Богоматерь лесов

Гутерсон Дэвид

— Из-за всего, — повторила Тэмми. — Понятно.

Том встал и бросил на кровать ее джинсы. Мимо по шоссе проехала машина, свет фар скользнул по шторам и осветил его лицо. Мимолетная вспышка выхватила лицо Тома из темноты, точно он выглянул в иллюминатор. Профиль одинокого путника, как оспинами, испещренный пятнами тени.

— Давай не будем, — сказал Том. — Я этого не выношу, ясно тебе?

— Чего не выносишь?

— Одевайся.

— Если у тебя осталась хоть капля совести, помоги мне застегнуть лифчик.

— Застегни спереди и сдвинь назад.

— Я имела в виду не это.

— Я понял.

— Ты ни с кем не разговариваешь?

— Два раза в неделю я хожу на исповедь.

— Ты рассказываешь

священнику про ночи вроде этой?

— Если бы не рассказывал, я не мог бы причащаться.

— Что он думает насчет этой девушки, которая собирает грибы?

— При мне он на эту тему не заговаривал.

— Увидеть Деву Марию, Господи! Неужели такое бывает? — Тэмми надела блузку. — Дай сигарету, — попросила она.

Она натянула джинсы, прикурила и затянулась — глубоко, глубже, чем Том. Она знала, что может умереть от рака легких или эмфиземы, но не бросала курить. Она обещала себе, что, если ей придется дышать через трубку, которую засунут ей в горло, она не станет ни о чем жалеть и, чтобы не расплакаться, будет вспоминать удовольствие, которое доставляли ей сигареты.

— Странная ты все же, — сказал Том. — Я про то, как ты куришь.

— Точно хочу умереть.

— Вот-вот, именно. У тебя так втягиваются щеки…

— Как у шлюхи, которая делает минет.

— Я этого не говорил.

— А если бы и сказал?

— Это твои слова, — возразил Том.

— Оказывается, ты ревностный католик.

— Я не ревностный. Но я верю в Иисуса.

— Может быть, это всего лишь спасательный круг? Ты думаешь, что он тебе помогает, но, если ты упадешь за борт, все равно погибнешь, Том. Он не спасет от холода и акул.

— Ты не права. Это спасение.

— Спасение… Я никогда не понимала этого. Спасение от чего? Что-то не похоже, чтобы тебе это помогло. А ведь ты ходишь в церковь.

— Так всегда случается, если с кем-то переспишь. Потом приходится поддерживать разговор.

— Ты трахнул меня, — сказала Тэмми. — Да, трахнул, так скажи хоть два слова. Ответь.

— Я тебе ничего не обещал, Тэмми.

— Это обещание… как это сказать… подразумевается, Том. Это разумеется само собой.

Она завязала шнурки и надела куртку.

— Это место действует мне на нервы, — заявила она. — Здесь пахнет плесенью.

— Я ничего не обещал.

— Хорошо, ты ничего не обещал.

Понурый, он сидел у окна с сигаретой в руке. Когда полоса света из ванной упала на его лицо, в щетине на подбородке стала заметна проседь.

— Тэмми… — сказал он.

— Мне пора. С меня хватит.

— Представляю, что обо мне говорят.

— Тебе этого лучше не знать, Том.

— Ты веришь тому, чему хочется верить.

— По правде сказать, я об этом не думаю. Но мне жаль твоего сына.

Том встал и направился в туалет.

— Ты сама напросилась, — напомнил он. — Я тебя не заставлял. Даже пытался отговорить.

— Ты прав, — ответила Тэмми. — Я сама виновата.

Стоя в дверях, она швырнула сигарету под дождь.

— Ты жалкий тип, — сказала она. — Иди к черту.

Тэмми ушла, и он лег на кровать, ожидая, пока ее пребывание забудется, чтобы поразмыслить о других вопросах. Это заняло некоторое время и потребовало от него определенных усилий. В комнате пахло их встречей. Он представил, как рассказывает об этом священнику: «Я переспал с барменшей, Тэмми, из „Большого трюма“». Сочетание этих слов показалось ему омерзительным. Может быть, если он искренне раскается, омерзение пройдет? Его брак стал простой формальностью, поэтому совершенный грех обретал иной смысл, он не мог объяснить, какой именно. Он держался безразлично, он это понимал. Он не считался с чувствами Тэмми. Эта беда, которую принесли с собой его беды: они не оставили места для других людей. Резервы понимания истощились из-за печали и отчаяния. Тяжелое чувство не оставляло Тома даже во сне, даже

когда он был пьян. Оно давило на него, даже когда он прелюбодействовал, и теперь он знал, что такое безумие: ты все больше устаешь от своего несчастья, и внезапно у тебя либо случается сердечный приступ, либо в голове что-то щелкает, и все вокруг погружается во тьму. Едва ли кто-то осудил бы его, если бы он оставил этот мир. Для этого у него был отличный предлог.

Утром Том сгреб опавшие кедровые иглы и вычистил водостоки. Вода проложила себе путь через стоянку для машин, и здесь образовались настоящие реки. Он привез тачку гравия и засыпал выбоины. Появилась супружеская пара, которая утаила собаку. Муж вез за собой чемодан на колесах, жена держала на руках собаку, завернутую в красное клетчатое одеяло.

— Доброе утро, — сказал Том. — Как спалось? — Том умел летать на автопилоте. В его повседневной жизни всегда была доля театральности.

— Прекрасно, — сказал мужчина.

— Обогреватель все время щелкал, — заметила женщина.

— Мы хотим заменить их, — сообщил Том. — Установить приводные тепловентиляторы.

— Тогда будет слышно, как гудит вентилятор, — парировала женщина.

— Вам не победить, — подмигнул мужчина.

По их просьбе Том показал на карте, где находится туристский городок. Потом разговор зашел о явлениях Пресвятой Девы. Пара уже побывала на местах подобных видений в Коньерсе, Джорджия, и Колд-Спринг, Кентукки, но это было первое место в их родном штате. Они были очень рады, что оказались здесь в самый разгар событий.

— Возможно, свершится чудо, — сказала женщина. — Кто знает, что будет…

— Похоже, эта новость взволновала многих, — сказал Том. — Но откуда столько людей? Как все узнали так быстро? Вот что меня удивляет.

— Интернет, — сказал мужчина. — Сенсация есть сенсация.

По пути в церковь Том проехал мимо своего дома; на самом деле он уже не был его домом — заплесневелый одноэтажный домишко с навесом для автомобиля, сараем для инструментов и лужайкой, поросшей мхом. Не выключая двигателя, он остановил пикап, чтобы посмотреть на свою прежнюю жизнь из окна машины. Водосточные желоба были забиты почерневшими иглами, стык воронки водостока на крыше разошелся с покосившейся трубой, и вода стекала прямо под фундамент. Небось в подвале пахнет как в сортире. Дверь сарая для инструментов была приоткрыта. Потом он заметил то, что ожидал увидеть: Элинор не прикрыла дрова, скомканный кусок брезента валялся неподалеку; наверняка она тратит целое состояние на электричество, вместо того чтобы топить дровяную печь. Она никогда не умела беречь деньги, и теперь у нее их нет. Впрочем, он и не ожидал, что она изменится. Она всегда покупала дорогие продукты — киви и авокадо, а зубной врач, который лечил их детей, вечно надувал ее, но разве теперь это имеет значение? Они оба тратили деньги, которых у них не было, так какая разница? Он старался не думать о ее покупках по каталогам, которые приходят по почте, когда в холодильнике пусто. Пакеты с дорогим удобрением — это же надо, продавать дерьмо! — и почвообрабатывающая машина, которую она видела по телевизору. Элинор жадно впитывала информацию из рекламных роликов и не пропускала ни одной распродажи. Она была из тех, кто готов купить кухонный комбайн, увидев, как его демонстрируют на окружной ярмарке, электрический массажер спины, сковородки с антипригарным покрытием, соковыжималку и набор ножей для стейков. Спорить с ней было бесполезно — все свои приобретения она считала совершенно необходимыми. «Я не транжира, тебе это известно, — говорила она, — и не надо обвинять меня в расточительности. Я покупаю на распродажах, я сама стряпаю еду, я штопаю носки, я собираю купоны и не желаю это слышать, по отношению ко мне это просто несправедливо». — «Я не говорил ничего подобного». — «Ты говоришь это постоянно». — «Я больше не буду, можешь не сомневаться».