Богоматерь лесов

Гутерсон Дэвид

— Рад помочь, — ответил священник. — Готов сделать для тебя все, что в моих силах.

Он вышел в коридор, закрыл дверь и, прислонившись к ней спиной, прикрыл глаза. «Господи, не оставь меня, — прошептал он. — Не введи меня в искушение, но избавь меня от лукавого. Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна».

Кое-как он устроил свою немощную плоть в постели. Дважды он вставал, чтобы приподнять занавеску и посмотреть на странных часовых, но свет фонаря на крыльце был слишком слаб, и за пеленой дождя он не мог разглядеть, что происходит в машине. Священник свернулся калачиком под одеялом и был вынужден признать, что у нею бессонница. Сегодня ночью он не уснет — как можно спать, если всего в нескольких ярдах от него в постели лежит духовидица и, кроме них, в доме нет ни одной живой души. Дело было не только в близости желанной женщины; помимо этого ему не давала покоя

ее сильная и странная духовная аура, трогательная и волнующая одновременно. Это была Энн во всей полноте, и он не ожидал ничего подобного. «Есть ли разница, — спросил он себя, — видит ли человек Пресвятую Деву наяву или лишь верит в то, что он ее видит? Вопрос гносеологический — а может, онтологический?» Священник перевернулся на другой бок, включил свет и взял «Католический вестник». На первой странице на фоне снимка отца Майкла Мойнихана во время молебна в Коннектикуте красовался заголовок: «Приверженность важнейшим убеждениям выдержала испытание временем, но связь с Церковью слабеет, говорят результаты опросов Института общественного мнения Гэллапа». Далее следовала статья про Европейский синод: «Папская курия тормозит пастырские инициативы» — и еще несколько: «Филиппинская епархия встала на сторону местных жителей», «Епископ призывает Сенат к компромиссу по вопросу контроля над вооружением», «Папа вновь просит помиловать техасца Гэри Грэхема» и «Кардинал О'Коннор ложится в больницу на обследование». Священник внимательно прочел все статьи. Потом письма читателей. После этого он ознакомился с очерками «Влияние Церкви на брак и супружеские отношения слабеет» и «Как работать в условиях нехватки священников». Вопрос о том, почему священников становится все меньше, вызвал горячие дебаты. Бог по-прежнему призывает избранных к служению, считали одни, но люди не прислушиваются к Его голосу, поскольку в мире стало слишком много соблазнов. Другие выражали сомнение в том, что Божье призвание по-прежнему существует. Священник был согласен с первым доводом. Разумеется, появилось превеликое множество соблазнов. Весь мир превратился в Содом и Гоморру. Кому теперь нужен Бог? Бог, который превратил жену Лота в соляной столп лишь за то, что она оглянулась посмотреть, как Господь прольет с небес серу и огонь; Бог, что обсуждал с Авраамом участь двух городов, точно цену подержанной автомашины, а ведь речь шла о количестве праведников, ради которых можно было помиловать оба города. Бог требовал пятьдесят, но Авраам лестью, хитростью и самоуничижением уломал его на десять: «Кто я такой, всего лишь прах и тлен, да не разгневается на меня Господь…» и все такое; тот самый Бог, что потребовал от Авраама связать собственного сына и положить его на жертвенный костер, а в последний момент заявил: «Я пошутил. Просто хотел проверить твою преданность». Бог, напоминающий вздорного главаря мафии. Или злобного психотерапевта.

Священник оправдывал непозволительный характер своих горьких размышлений тем, что, лежа без сна, он имеет право дать волю своим мыслям. Весь день он посвятил выполнению своих бесчисленных обязанностей, встретился с Ларри Гарбером, чтобы посмотреть чертежи ризницы, которые тот переделал после их разговора по телефону, и окончательно утвердить архитектурные планы нефа, хоров и крещальной купели. Ларри Гарбер был тяжким собеседником, начисто лишенным чувства юмора. Им не хватало примерно полмиллиона долларов, однако это его не трогало. Он пользовался остро отточенными карандашами и логарифмической линейкой. Он делал подробные заметки в своем ноутбуке, хранил чертежи в круглом картонном футляре и очень любил пользоваться калькой. Во время беседы отец Коллинз трижды посмотрел на часы, делая вид, что массирует запястья. Наконец все закончилось. «Прекрасная работа, — сказал он. — Прихожане высоко ценят ваш нелегкий, самоотверженный труд». «Я увлекся этой работой, — сказал Ларри. — Она доставляет мне радость». «Я вижу, — сказал отец Коллинз. — Ваша работа — настоящий подвиг».

Потом, как всегда по воскресеньям, он обошел с визитами тех прихожан, которые были прикованы к постели или не могли прийти в церковь по иным причинам. При этом он чувствовал себя кем-то вроде сельского доктора. Беззубый лесоруб, умирающий дома от рака поджелудочной железы, еще один лесоруб, выздоравливающий после коронарного шунтирования, и наконец Том Кросс-младший. «Ну, как ты?» — спросил он Томми. «Мне ввели катетер, — прошелестел юноша на выдохе. — У меня. Инфекция. И ноги. Болят. Фантомные боли. Мне дали лекарство. Из-за него. Мне хочется спать».

Мать Томми ушла с кухни, полагая, что исповедь является частным делом и требует уединения, и священник остался с глазу на глаз с парализованным юношей. Вдыхая слабый запах мочи, отец Коллинз старался не смотреть на торчащую из горла Томми трубку. Юноша полулежал в кресле с опущенной

спинкой, надежно пристегнутый ремнями, его руки и ноги безвольно свисали. Отец Коллинз спросил, хочет ли он исповедаться, юноша ответил нет и причастился Святых Даров. Для этого отцу Коллинзу пришлось надеть резиновые перчатки. Свершив таинство евхаристии, он неожиданно для себя процитировал Евангелие от Иоанна 6:53: «Истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни».

«Понятно», — выдохнул Томми. «Твои страдания невыразимы, Том. Но страдание позволяет нам приоткрыть тайну Бога. Страдание дает нам возможность познать Его». — «Ясно». — «К тому же страдание имеет искупительное значение. Боль приближает человека к Богу, причем не только самого страдальца, но и его близких, понимаешь? Всех, кто рядом». — «Да». — «Искренняя молитва спасает душу больного, Господь возвышает его, и, если он грешил, он будет прощен». — «Понятно». — «Я каждый день молюсь за твою душу, — сказал священник и взял безжизненную руку юноши в свою. — Я прошу Господа утешить тебя. Прошу не оставлять тебя».

Теперь отец Коллинз беспокойно ворочался в постели, разглядывая мускулистое тело Спасителя на стене. Казалось, что тот наблюдает за ним. Скоро, подумал отец Коллинз, он предстанет перед епископом, чтобы вместе с ним проанализировать первый год своего служения и решить, какое будущее ждет его как духовное лицо. Действовал ли он in persona Christi Capitis [27] , соблюдая священнические обеты, и намерен ли продолжить служение? Он представил себе напыщенные разглагольствования епископа, который на самом деле всего лишь чиновник в ризе. Непреклонный, надоедливый традиционалист с глазами-бусинками, подвижными и выразительными руками и скверным запахом изо рта. Отец Коллинз скажет ему, что молитва и размышления привели его к мысли о необходимости сделать перерыв в отправлении своих священнических обязанностей и заняться углубленным самоанализом. Он будет красноречив и раскован, искренне и свободно рассказывая о своей внутренней жизни. Он будет произносить слова «воля Божия» так, точно его собственная воля никоим образом не может повлиять на исход дела.

27

От лица Христа Главы (лат.).

Но все это еще впереди. Пока же в его захолустном приходе случилось явление Девы Марии, и события разворачивались самым стремительным образом. Священник представил автобусы, набитые возбужденными паломниками. Сооружение церкви. Энн, которая превращается в объект культа, заменяя собой разнообразные земные проявления веры, привычные отцу Коллинзу. По словам Энн, там была тысяча человек. Наверняка их было куда больше. А сколько их будет завтра? Неожиданно он услышал стук в дверь. Как он выглядит в трусах и футболке? Он приподнялся на локте, стараясь принять более мужественную позу.

— Да, — сказал он. — Заходи, Энн.

Его сердце затрепетало — его раздирали противоречивые чувства. Она открыла дверь и проскользнула внутрь, бесшумная, точно тень.

— Я не могу уснуть, — сказала она. — У меня снова началась аллергия. И я… я не перестаю думать о… о разных вещах.

— Думать — это нормально, Энн.

— У меня дурное предчувствие.

— Не тревожься. Господь с тобой. Иногда просто нужно с кем-то поговорить. Поделиться своими тревогами. Излить душу.

— Да.

— Будь со мной откровенна, Энн.

— Хорошо.

— О чем ты думаешь? Что не дает тебе уснуть? Расскажи мне о своих тревогах, Энн. Спроси себя, что тебе мешает, и расскажи мне все не тая.

— Это нетрудно.

— Рад это слышать, — ответил священник.

Его сердце заколотилось еще сильнее. Он понял, что готов бросить всё. Бросить всё, исчезнуть, стать другим человеком. Она была именно тем, чего он желал, в ней одновременно воплощались Бог и вожделение.

— Вы знаете, что я хочу сказать, святой отец.

— Надеюсь.

— Я думаю про строительство церкви. Церкви Пресвятой Девы.

— Так я и знал, — солгал священник.

Она сидела на его постели, чихая, шмыгая носом и сморкаясь, и он ностальгически вспомнил школьные годы, когда пучина ночи казалась исполненной невыразимой чувственности. Энн подтянула колени к подбородку; эта поразительная гибкость делала ее особенно притягательной: наверняка она с легкостью могла бы принять любую позу, описанную в Камасутре. Она сняла джемпер и сидела на его кровати в шароварах и футболке, сквозь белый трикотаж ему был виден один из ее сосков. Впрочем, подобные вещи мужчина готов созерцать бесконечно, и, сделав над собой усилие, он отвернулся; теперь ему не давала покоя мысль, что для ее груди этот сосок слишком велик.