Богомолец
Шрифт:
Соседи по вагону шептались:
— К муке примешивают полову…
— А у нас в Курской губернии уже пекут хлеб из толченых листьев.
В Туле в вагон сел знакомый Александру Михайловичу земский врач. Он доверительно рассказывал всякие истории — одну горше другой: крестьяне в отчаянии душат, топят детей, накладывают на себя руки.
Богомолец, забыв об осторожности, допытывается:
— А государство?
— Что — государство? — сердится доктор. — Скажите, к примеру, почему дети до пяти лет и мужчины от пятнадцати до пятидесяти пяти не получают голодного пайка? Будто голод считается с полом и возрастом.
Отец везет
Вот он вырастет и обязательно поможет бедным!
В утренней дымке, наконец, показался Нежин со своими мостами через Остер, соборами и монастырями. Двое осиротевших людей вернулись на родину.
Через сутки в толстой книге особо секретных бумаг Нежинского жандармского управления прибавилась новая запись — о «прибытии врача Богомольца с сыном Александром из мест каторги» и их «злостном намерении поделить землю покойной жены и матери между крестьянами».
Не успев отдохнуть после тяжелого путешествия, Сашко слег с воспалением легких. После болезни, в начале июня, отец, опасавшийся, как бы у мальчика не развился туберкулез, увез его на полтора месяца в Ялту.
Остаток лета прошел в Нежине. Гурьбой мальчишек, сбегавшихся Во двор к Богомольцам со всех Мегерок, верховодил Сашко. В этом обществе он завел свои непоколебимые законы равенства и братства: никто никого не смел обижать и обманывать.
Игра в индейцев сменялась хождением на ходулях, греблей, походами в лес.
К осени на маленьком письменном столе появились тетради, пенал и остро отточенные карандаши. В шкафу висели отутюженные длинные суконные брюки и форменная курточка гимназиста. В первом классе гимназии Саша так и не учился — ездил на Кару. Теперь слабого мальчика опять подстерегла болезнь: четыре месяца в доме говорили шепотом, вздыхали. Во второй класс Сашко пошел только зимой.
В Нежинской гимназии много еще оставалось от «лицея для благородных дворян князя Безбородки», открытого в 1819 году. По-прежнему гимназисты называли спальные «музеями», служителей — «ликторами», а столы для сорванцов и ослушников «черными». По-прежнему здесь строго соблюдались «чужеземные дни», когда учащимся друг к другу и к наставникам надлежало обращаться на французском или немецком языках.
Саше в гимназии все кажется значительным, исполненным какого-то большого и многообещающего смысла. Ему уже знакомо первое трепетное чувство жажды познания, раскрытия неисчислимых загадок природы. Учитель А. Б. Семирядов как-то записал: «Мне очень нравится дотошная любознательность, по-взрослому серьезные реплики и медленная, всегда обдуманная речь, понятливость, исполнительность, трудолюбие и скромность одного гимназиста. Но он не всегда в ладах с наукой. Видно, не может заставить себя зубрить все подряд. Такой в книжного мальчика не превратится, я в этом уверен. Вчера я видел, как этот сын местного врача Богомольца больше часа провел один в лицейской картинной галерее, возле полотен Поля Веронезе, Теньера и фон Остеда. И все это уживается рядом с обычными мальчишескими шалостями…»
И, конечно, сверстники оценили бы и ловкость Сашка и его верность в дружбе. Но летом 1894 года,
На одной из тенистых улиц Кишинева в глубине двора стоит длинное двухэтажное здание с башнями на углах. Это первая мужская гимназия. 2 сентября 1894 года в классную комнату с табличкой «3-А класс» инспектор привел слегка сутулого подростка.
— Познакомьтесь с новым товарищем — Александром Богомольцем!
Учился Саша легко. Исключительная память, начитанность, умение рассуждать тотчас же выделили новичка из массы сверстников. На выполнение домашних заданий Сашко тратит минуты, в то время как двоюродные брат и сестра просиживают над книгами часами.
Одно досаждало — частые и длительные простуды. Иногда тетка, заметив болезненную бледность подростка, оставляла его дома.
В первый раз после трехдневного отсутствия Саши на занятиях в класс пришел сам директор гимназии.
— Богомолец, почему не были в гимназии?
— Утомился и отдыхал.
Директор возмутился:
— Отдыхал?!
Вызвали Михаила Михайловича. Он объяснил, что племянник очень слаб, подвержен простудам, ему нельзя переутомляться — может вспыхнуть туберкулез.
— А соврать мальчик не может, — говорит Михаил Михайлович, — у него прямая, честная натура.
Провожая Богомольца, директор говорит уже другим тоном:
— Но нельзя же при всем классе. Так и остальные гимназисты станут устраивать себе передышки. — И впредь решил не задавать Саше рискованных вопросов в чьем-либо присутствии.
Из класса в класс Сашко переходит блестяще. Изредка появляются четверки и то не за незнание, а за «свои», слишком «оригинальные», мысли да после затяжных простуд. «Ученик IV класса Богомолец Александр обладает весьма большими способностями, — признает классный наставник, — но крайне болезненный; не мог вследствие большого количества пропущенных уроков занять по своим успехам то место, которое должно было бы принадлежать ему по праву».
Саша жадно впитывает все, что может дать гимназия. К сожалению, любознательному мальчику она дает немного. Помогают книги. Читает он с жадностью, со страстью.
В семье Михаила Михайловича и взрослые и дети живо интересуются книжными новинками, и вечерами здесь принято поочередно читать вслух особенно понравившиеся отрывки или пересказывать прочитанное. Все любят слушать Сашка; никто лучше его не умеет рассказать о любимых героях.
Герои, которым юный Богомолец подражает, время от времени меняются. То это Робинзон Крузо с его смелостью, находчивостью, трудолюбием, то отважный Руслан, то преданный делу народа Сусанин.
Есть у него заветный томик. На письменном столе лежит дешевое издание «Кобзаря»; на скромном полотняном переплете — украинский орнамент: голубые, как глаза у Сашка, васильки. В книге — несколько засушенных карийских цветочков на память о покойной матери. Часто Саша подолгу глядит затуманенными глазами на «Кобзарь», а устав, любит склонить на него голову. Может, в этот миг ему кажется, что книга еще сохранила тепло прикасавшейся к ней материнской руки?