Бои местного значения

Звягинцев Василий Дмитриевич

Сделав главное дело, поширкав, для убедительности и на случай чего, рубанком по косякам двери здесь и в женском клозете напротив, загребя ногой небрежно стружки к стене, Власьев быстро поднялся по боковой лестнице на третий этаж, где и располагался кабинет наркома Шестакова. Там тоже было почти пусто, только в эркере на пересечении двух коридоров курили и о чем-то оживленно беседовали трое мужчин обыкновенного облика советских служащих, пренебрегающих специально отведенным для этого местом.

Старший лейтенант мгновенно напрягся.

Не есть ли это засада чекистов? Во внутреннем кармане пальто у него имелся привычный «наган», но успеет ли он его выхватить, если потребуется?

Однако чиновники не обратили на него совершенно никакого внимания. Ну, плотник и плотник, пусть ходит, если нужно. Лишь бы не подслушивал, о чем они на досуге разговорились невзначай.

Приемная наркома, которую нельзя было спутать ни с каким другим кабинетом из-за ее высоких двойных дверей, была приоткрыта. Власьев и в нее вошел по-хозяйски, якобы осматривая подлежащие ремонту объекты. Секретарши на месте, разумеется, не было, пишущая машинка на столе прикрыта черным фанерным кожухом, а на двери тамбура, непосредственно ведущего в наркомовский кабинет, скромно свисала на веревочке сургучная печать.

Снять ее, в случае необходимости, а потом пристроить на место без всяких следов вмешательства, ничего не стоило, Власьев убедился в этом за пару секунд, стоило лишь приподнять печать и взглянуть на нее сзади.

Осмотрел все, что требовалось, и спустился вниз.

– Че эт ты так быстро? – удивился вахтер.

– Да там и работы-то, – махнул рукой Власьев. – Стоило и звать. Любой дурак с рубанком за десять минут бы управился. А то надо же, шум подняли – езжай в наркомат, вызывают, двери перекошены, окна не закрываются. Тьфу, – Власьев очень натурально сплюнул и снова достал папиросы.

– Непременно – нового начальника ждут. Кто его знает, какой окажется. Может, как раз из-за кривых дверей и раскричится. – Вахтер еще подумал, стоит ли откровенничать с малознакомым, и все же сказал, не в силах удержаться: – Они-то, наркомы, думаешь, чем лучше нас с тобой? Тоже. Сам небось то плотником был, а то лекальщиком, вот и замечает поперед всего, что ему по старой специальности известно. Я их столько пересмотрел, начальничков-то.

На том и расстались два русских человека, с разных полюсов, но одинаково оценивающие нынешнюю власть.

Шестаков ждал Власьева, уже несколько нервно прогуливаясь по узкой, протоптанной среди сугробов дорожке между станцией метро и собственно Чистым прудом.

Теперь начиналась его сольная партия. Да и не Шестакова даже, он все отчетливее это понимал, а все той же новой личности, которой он с охотою подчинялся, пытаясь лишь понять, диалектический ли переход количества в качество с ним случился, или, может быть, имеет место не философский, а чисто медицинский случай. И, что примечательно, ощущение в себе еще одной ипостаси, которая умеет и может делать то, что он всегда и сам бы хотел, но или не решался, или, ну просто

не получалось, радовало бывшего наркома.

Власьев, по диспозиции, отправился «домой», а Шестаков, одетый в свое единственное штатское пальто, длинное, драповое, с широким каракулевым воротником и такую же шапку пирожком, делающими его похожим на заслуженного артиста или члена Союза писателей, не спеша пошел к стоянке такси возле Красных Ворот.

По дороге заглянул в небольшой, но чистый ресторанчик на Тургеневской. Выпил в буфете рюмку водки, закусил балычком. Не потому, что хотелось выпить, а чтобы запах был, без чего убедительно не сыграть предстоящую роль.

На стоянке, среди многих машин, почти что тщетно ждущих пассажиров, выбрал длинный кремовый «ЗИС-101». Такие машины, как говорили – по личному приказу товарища Сталина выпустили на улицы, чтобы каждый трудящийся видел – коммунизм на подходе, и будь ты хоть гнилой интеллигент, хоть слесарь с завода «Шарикоподшипник» – можешь сесть в эту машину и не хуже члена правительства прокатиться по столице первого в мире и так далее.

Правда, цена слегка кусалась. Два рубля километр, от Каланчевки до Калужской – два червонца. Тому же слесарю неделю кормиться в заводской столовой. Выбирай, браток-гегемон!

Шестаков сел, по начальственной привычке, на переднее сиденье, хотя правильнее было бы на заднее. Раз уж он изображает лицо свободной профессии. Со сложным чувством ощутил знакомые запахи свежей нитрокраски и кожи сидений. Машина была явно новая, недавно с завода.

Слегка утрируя состояние приятного, легкого опьянения, того, что называется «подшофе», вполне естественного для благополучного и далекого от повседневных жизненных проблем человека, Шестаков неторопливо раскурил папиросу и лишь потом сказал:

– В Лаврушинский. Ну, ты э-э, знаешь, наверное?

– К кооперативному дому, что ли? – догадался таксист, которому наверняка приходилось туда возить клиентов неоднократно.

– Туда, туда. – И удобно откинулся на спинку, приготовившись барственно созерцать из окна зимние московские пейзажи.

С таксистом он расплатился не скупясь, вместо отбитых счетчиком девяти с полтиной – тридцаткой, и, прощаясь, процедил, имитируя манеру советского графа, писателя А.Н. Толстого:

– Благодарю, уважаемый, хорошо довез. Рад бы с тобой и впредь.

– Да это всегда пожалуйста. Заранее можете в парк звонить. На какое угодно время и место. Только предупреждайте диспетчера – обязательно, чтобы Слесарева Сергея прислали, а то, мол, жалобу сразу директору парка нарисую. Они этого ой как не любят, сделают в лучшем виде. Если выходной буду, тогда конечно, так я по понедельникам всегда выходной, а смены… С утра звоните, я в любую смену выйду, если что.

– Хорошо, хорошо, – прервал он словоохотливого таксиста. – Сегодня как раз и пригодишься. Сможешь ровно к полуночи сюда же подъехать? Мне на вокзал нужно будет.