Бои на Дону и Волге. Офицер вермахта на Восточном фронте. 1942–1943

Подевильс Клеменс

Мы продвинулись вперед вплоть до обрывистого берега Волги. Ширина реки здесь примерно один километр. Как и на других реках, впадающих в Черное море, западный, правый, берег крутой. Мы находились вверху над береговым откосом высотой примерно 20 метров и смотрели на низкий ровный берег на той стороне. Перед нами темная синева реки, на той стороне песчаные отмели, пологий берег, далее кустарники и небольшие участки леса. Полное безветрие, но русские позиции выдает увядшая листва срубленных для маскировки ветвей. Наша назойливая визуальная разведка пришлась не по душе противнику, и вскоре мы должны были уйти с кромки берега в связи с ударами русской зенитной артиллерии и искать убежище в лабиринте окопов и траншей бывшей полевой позиции противника».

25 августа

Новая поездка к Волге,

сегодня на центральную часть линии фронта. Холмы здесь сначала поднимаются, а затем сменяются глубокой низиной, на дне которой змейкой петляет почти высохший ручеек, текущий на восток к Волге. Песчаные склоны, обширные участки, поросшие высохшим и редким ковылем. Но потом попадаешь на засаженный растениями береговой откос. Запущенный, когда-то, вероятно, частный парк. В его глубине – виноградники, фруктовые сады и огороды. Парк тянется вдоль Волги с севера на юг. Между рядами плодовых деревьев и виноградников стоят деревянные вышки, что происходит повсюду в этой стране, где необходимо везде все держать под наблюдением, сторожить, охранять от воров. Здесь находится несколько старомодных деревянных дач. В центре – небольшой пруд, обрамленный деревянной облицовкой, вокруг берега проложены узкие тропинки для прогулок. Это место производит впечатление дачной зоны и излюбленного места для загородных прогулок жителей крупных городов. Заброшенность лишь в незначительной мере объясняется артобстрелами и другими последствиями войны.

Автомобиль застрял в глубоком песке дороги. Дальше мы идем пешком между дощатыми заборами, пока не останавливаемся посреди запыленного сооружения перед грушей, могучим вековым деревом. В тени ветвистой кроны, на садовой скамейке, сидел командир саперного подразделения, в траве рядом с ним находился полевой телефон.

Деревья, зелень, свежая трава. По правую руку глубокий овраг, в котором с журчанием вниз по береговому скату течет вода из чистого родника, далее она в виде маленького водопада впадает в реку. Овраг окружен густым кустарником, там растут также дубы, каштаны и другие деревья.

Где есть вода, там распускаются растения. После пребывания в течение нескольких недель там, где нет деревьев, в сухой степи, ты утоляешь здесь свою бесконечную жажду свежести в зелени, окружающей тебя. Под грушей установлен деревянный стол, даже покрытый скатертью. На нем закуска из помидоров, моркови, гроздей винограда, кусочков дыни. Со скатерти-самобранки взгляд устремляется дальше до изгороди, которой парк окружен с востока и которая не позволяет наблюдать нас с другого берега.

На обратном пути через холмы открывается вид на северные кварталы Сталинграда, который появляется в лучах осеннего вечера. Одно из больших зданий наши солдаты окрестили «замком», или «акрополем». Для них такие сравнения являются реминисценциями, касающимися школы и образования. Многие видели прообраз в походах в Греции, и светлые камни зданий Сталинграда напоминают солдатам о блеске мрамора. Однако настроение меняется, когда солнце мрачнеет под воздействием жуткого облака дыма, возникшего из многих очагов пожара и висящего над городом. Затем, как по мановению магической палочки из преисподней, появляются кубические формы «замка». По левую руку, однако, отражение Волги, которая излучает безмятежный свет.

Большой Сталинградский тракторный (а также танковый) завод, находящийся в низине между «замком» и рекой, подвергался в эти дни ударам авиации. Цеха были окутаны дымом, и их можно узнать с трудом.

26 августа

Воздушная разведка сообщает о сосредоточении и развертывании на севере значительных танковых сил противника. На юге прямо из тракторного завода выезжают на фронт новые танки. Вероятно, производство временно остановлено в связи с воздушными налетами. Об этом говорят военнопленные, работавшие там еще несколько дней назад, а затем они были посланы в бой в качестве механиков-водителей танков.

Настоящая опасность грозит нам на коммуникациях, где противник блокирует снабжение. Кризис, вызванный недостатком боеприпасов и горючего, достиг сегодня вечером своей кульминации. Хорошо, что с транспортных самолетов было сброшено во второй половине дня недостающее, однако грузы падали на больших белых парашютах на землю не только в полосе обеспечения фронта, но и на нейтральную полосу или даже в расположении

противника. Уже встал вопрос, можно ли вообще удержать нашу далеко выдвинувшуюся вперед позицию на Волге, когда наконец в вечерних сумерках прибыла под охраной бронетехники колонна грузовиков – длинная колонна со всем, что требуется.

27 августа

Пребывание у саперов в «парке». Здесь южный фланг наших позиций отходит от Волги под прямым углом на запад. Впереди – территория перед тракторным заводом. Оттуда наступает русская пехота. Наши оборонительные рубежи еще далеко, поэтому видно, что стрелки наступают в полный рост. Только изредка, когда пулемет бьет очередями, они падают на землю. Саперы находятся на окраине парка в тени кустарников и деревьев. Передо мной в сторону завода наводится пушка танка – с позиции, замаскированной листвой. Кажется, что после каждого выстрела прикрывающее танк дерево сметается облаком поднявшейся пыли и срывающихся листьев. Через бинокль можно крупным планом и четко различить наступающих солдат. Они идут сюда, в касках, держа винтовку в правой руке. Они одеты в длинные темные штаны. «Гражданские лица?» – спросил я фельдфебеля, который наблюдал из открытой башни танка. Да, их он уже знает. Это рабочие завода. Бросят ли русские в сражение за Сталинград последний призывной контингент? Пленные сказали нам, что по ту сторону Волги в состав зенитных расчетов входят и женщины. (Автор преувеличивает. Несмотря на огромные потери 1941–1942 гг. (безвозвратные потери, убитые плюс пленные, 3 миллиона 138 тысяч в 1941 г. и 3 миллиона 258 тысяч в 1942 г.), до истощения призывного контингента было еще далеко. А вот немцы вскоре были вынуждены начать практику «тотальной мобилизации». – Ред.)

На правом фланге, близко от нас, крупный кустарник, как клин, вдается в открытую местность. Это скверный уголок: фронт должен был быть отведен отсюда, ибо этот выступ подвергается огню русской артиллерии с той стороны Волги. Постоянно в эти заросли летят снаряды, откуда слышатся стоны раненых. Я прыгнул в укрытие подразделения (отделения) саперов. Просторное укрытие, вырытое в глинистой почве в форме прямоугольника, достаточно глубокое, и мы находимся там в безопасности.

Мужчины потягивают тлеющие сигареты. Они молчат, скрывая свое беспокойство. День приносит большие потери. Траншеи и одиночные окопы также не защищают от снарядов, когда они разрываются в воздухе или около деревьев, а их осколки летят вниз.

После молчаливого перерыва вновь раздается хрип и стон солдата, потерявшего сознание. Это не звук, издаваемый человеком, скорее, это глухой вопль зверя, рев оленя, глубокий и хриплый.

«Он безнадежен – тяжелое огнестрельное ранение в голову», – говорит унтер-офицер. Но почему он все это повторяет? И напряжение, торопливое курение сигарет. Есть ли какой-нибудь резон, чтобы подвергать себя опасности находиться в обстановке разрывающихся над нами снарядов? Людей здесь донимает все тот же звук, который безжалостно проникает к ним из зарослей, где лежит один из их отделения. Наконец, унтер-офицер решает вызвать санитарный автомобиль. Он звонит по полевому телефону, который стоит рядом с ним. Окутанная облаком пыли, машина прибывает уже через четверть часа. Она приезжает так быстро, как позволяет песчаная трасса с находившимися на ней выбоинами и воронками. Два санитара спрыгнули с носилками, один из нас встал, и втроем они пробираются теперь в заросли, а вскоре после этого возвращаются, сгорбившись. Автомобиль разворачивается, в него загружается хрипевший солдат. Санитарная машина качается, трясется и исчезает между окопами. Правда, с поднявшейся пылью мы отмечаем усиление огня, однако радостно развязывается язык. Больше речь не идет о безысходности, каждый считает, что знает: раненый спасен.

Это наводит на размышления. Тем не менее не возникает ясных соображений. Что просыпается в глубинах сознания, так это беспокойство, о котором мы говорим: оно рождается в нас. Страх перед опасностью? Нет. Должно быть, другая тревога, которая идет от совести. Беспокойство? Разве мы не старались одурманить его – неверным диагнозом, наркозом курения, вместо того чтобы выбежать без промедления и вытащить другого солдата из огня?

На обратном пути, иногда припадая к земле, затем снова вскакивая, я добрался до парка, где было меньше разрывов снарядов. Я перевожу дух под расщепленным взрывом дубом.