Боковая ветвь
Шрифт:
Наташины «Жигули» дремали под цветущей липой в гостиничном дворе. Крышу и капот запорошили крошечные желтые комочки.
«Как от мимозы», — подумала Наташа. Вдохнула полной грудью и положила в рот мятную лепешечку жвачки. Привычку время от времени жевать жвачку она переняла от своего сотрудника Жени Савенко, каждый раз, ощущая на языке щиплющую мятную свежесть, вспоминала этого молодого человека.
«Бедный Женя! — подумала она в этот раз. — Ему так хотелось поехать, а я его не взяла! Наверное, напрасно! Но я же заботилась не только о своей репутации, мне не хотелось, чтобы и об этом мальчике шли в лаборатории досужие разговоры, которые потом могли бы ему повредить…»
Усевшись поудобнее, Наташа включила двигатель и немного вытянула подсос — автомобиль стоял в прохладном месте без движения два дня. На конференцию она ездила на метро. Ей так нравилось
Тогда по приглашению влиятельных знакомых она провела здесь на одной из бывших партийных дач незабываемую неделю. Дальнейшая дружба с этими знакомыми не состоялась — приглашение было сделано в знак благодарности за консультацию, а Наташа всегда тяготилась такими отношениями. Потом же она узнала, что они всей семьей уехали жить за границу. Но та неделя на живописном архипелаге островов, возлежащих среди плавного течения вод и соединенных между собой нежными дугами мостов, переплелась в ее памяти с детскими прогулками по острову с отцом, и Наташа даже не могла уже точно вспомнить, что именно запечатлелось сильнее в ее памяти.
Та консультация тоже совпала с ее приездом в Питер на конференцию. Тут же, как всегда это у нас делается, через знакомых ее попросили о помощи. У ребенка было тяжелое заболевание крови. Особенно занята она в тот приезд не была и поэтому согласилась поехать. За ней прислали обкомовского образца черную «Волгу».
— Куда мы едем? — спросила она у шофера.
— На Каменный остров.
Услужливая память вытащила из неведомых глубин образ маленького императора с курносым лицом, для которого строила Каменноостровский дворец всевластная, царственная мать, чтобы удалить до времени нелюбимого и неласкового сына. И одновременно всплыл в сознании высокий моложавый военный моряк — ее отец, что нежно вел ее за руку по всем этим сказочным мостикам и мосточкам и покупал ей в тот приезд все, что она хотела. И мороженое крем-брюле с желтоватой розочкой крема поверх вафельного стаканчика, и плюшевого мишку, которого она внезапно увидела в окошке затрапезного киоска, , хотя таких мишек было у нее штук двадцать всех мастей и размеров, и немецких пупсов из валютного магазина, и самое главное — прелестные платья для нее и для мамы, каких не было тогда ни у кого из ее подруг. А потом, очень быстро после этой поездки, вещи из валютного магазина кончились, мама перестала мотаться на короткие встречи с отцом то во Владивосток, то в Архангельск. Закончились и разговоры об их возможном переезде в северный порт Северодвинск. А потом мама объяснила Наташе страшные для отца слова, звучащие приговором: «Комиссован по состоянию здоровья». Отныне они навсегда осели в городе на Волге, откуда все были родом — и она, и отец, и мама. А отцовский китель навсегда без движения повис в шкафу, окутанный серой марлей. Так висит он там и до сих пор.
С детства она любила трогать его черное сукно, проводить пальчиком по золотым шевронам, ощущать его запах. Ей всегда казалось, что китель пах морем, хотя скорее всего он пах нафталином. Маленькой она любила представлять себе, как вырастет и пойдет цветущей весной в красивом пышном платье под руку с отцом по широкой улице, и все встречные женщины будут заглядываться на его красивую форму и сухощавое обветренное лицо морского волка и завидовать
Форму за последние несколько лет отец на ее памяти надел, кажется, только раз, когда ездил хоронить своего старого друга, умершего в том самом Северодвинске от лучевой болезни. Хотя был еще один эпизод — в форме он был на банкете в «Праге» по случаю защиты ею докторской диссертации. Но люди, носящие такую форму, навсегда оставили в ее душе священный трепет и огромное уважение. Ей очень нравилось ощущать себя своей среди них — дочерью настоящего морского офицера. Только было жаль, что в последние годы людей в морской форме на улицах Петербурга становилось все меньше.
Ресторан, к которому подрулила Наташа, оказался не тот. По рассеянности она забыла его название, а порывшись в сумке, не обнаружила программку конференции с указанием места, где состоится банкет. Спокойно закрытые двери, равнодушный швейцар у входа сразу навели ее на мысль, что она ошиблась адресом. На всякий случай она решила выйти спросить.
— Никак нет, не в курсе! — вытянулся перед ней не старый еще швейцар, и Наташа с ужасом и жалостью заподозрила в его выправке привычку бывшего военного.
— А есть на этой улице еще какие-нибудь рестораны?
— Так точно, двумя кварталами дальше есть ресторан «Огонек». Может быть, там то, что вы ищете.
Наташа поблагодарила и вернулась к машине. Швейцар в позументах скрылся за тяжелой дверью. Наташа повернула ключ зажигания, но двигатель, вместо того чтобы четко и радостно схватиться в ответ на ее призыв, вдруг как-то судорожно захлюпал, зачихал и остановился.
«Вот тебе и на! — подумала Наташа и, безуспешно повторив операцию три раза, прекратила попытки. — Наверное, свечи…» — решила она. Комплект запасных свечей всегда лежал у нее в багажнике, и в другом случае поменять их не было для нее проблемой. Но теперь она посмотрела на свои чистые руки, на свеженанесенный на ногти лак, на безупречную прическу и шелковый итальянский костюм и поняла, что, если она все-таки хочет танцевать на банкете, свечи сейчас ей менять никак не следует. Она открыла капот, вышла из машины и постучала швейцару в окно.
— Не поменяете мне свечи? — попросила она.
— Не положено отлучаться, но давайте посмотрим. Специальный ключ у нее тоже был. Пока швейцар медленно выкручивал свечи, Наташа стояла рядом и с непонятной грустью смотрела на его неуверенные движения, на трясущиеся руки. Но его лицо не было ни синюшным, ни красным, как у неисправимого алкоголика, и поэтому она решила, что человек этот сильно пил раньше, а теперь перестал.
«А свечи я выкрутила бы быстрее его», — не без гордости подумала Наташа. Этой манипуляции, как и умению хорошо водить машину, выучил ее тоже отец. Но дело оказалось не в свечах. Все они были заменены на абсолютно новые, однако это не помогло машине завестись. Швейцар только развел руками и постоял в бездействии, ожидая плату за свою услугу. Наташа дала ему деньги и, бросив кошелек на сиденье, села в машину, задумавшись. Щвейцар еще постоял немного, задумчиво глядя в открытый капот, походил вокруг машины туда-сюда, но потом его кто-то позвал громким сердитым голосом, и он торопливо скрылся в недрах своего ресторана. Наташа осталась одна.
«Сигнализация ни при чем, — думала она, доставая из бардачка новую упаковку мятной жвачки. Освободив тонкую пластинку от бумажки, она положила ее в рот и стала медленно жевать. — Двигатель чихал, значит, искра прошла, контакт был. Может, дело в аккумуляторе… — Перспектива вынимать на месте аккумулятор с риском прожечь кислотой костюм и испачкать руки ее уж вовсе не прельщала. — К тому же что мне это даст? Надо ловить кого-нибудь, кто может взять на буксир, и ехать в сервис! — вздохнула она. Но все-таки разочарование от того, что вместо веселого разудалого общества с танцами ей придется очутиться в полутемном, пропахшем бензином и смазкой сервисе, было так велико, что Наташа чуть не заплакала, как девочка. — Ну вечно мне не везет!»
Она уже забыла про одуряющий запах лип и чувство, что жизнь состоялась. Теперь ей хотелось выйти из машины, броситься на асфальт и застучать по нему кулаками. Только ведь она прекрасно знала, что этим делу совершенно не поможешь. Она вздохнула, пошарила по сиденью, нащупывая кошелек, чтобы еще раз обратиться к швейцару за помощью, и ощутила, что внутри у нее все похолодело. Поверхность сиденья была совершенно пуста, кошелька не было.
«Я, наверное, бросила его в сумку!» — решила Наташа и оглянулась на заднее сиденье. В дорогой сумке из мягкой кожи лежали платок, пудреница, флакончик духов, паспорт и записная книжка. Кошелька не было.