Боковая ветвь
Шрифт:
Он, застонав, зажмурил глаза, а она продолжала его трясти, пока он не выдавил из себя:
— Ну что тебе?
— Ты пойдешь на работу?
— Зачем?
— Как зачем, Алексей? В доме нет денег, мы живем в долг! Ты должен идти на работу и там работать, не пить!
— Обменяй доллары!
— Сколько можно менять? Мы и так живем на старых запасах! Ты скоро год ничего не приносишь, сплошные убытки!
— Убытки у нас из-за твоих адвокатов, докторов и милиционеров! Забыла уже, что писала в записках? Не помнишь, как давала указания, сколько надо дать тому, этому и еще другому? А теперь
— Ну послушай, теперь уже все позади! Надо снова начать жить!
— Я не хочу жить!
— Почему? Ведь вначале было все так хорошо! Ты меня успокаивал, даже жалел, говорил, что мне ничего не будет… Даже шубу мне новую замечательную купил! Когда я приехала в ней на суд, все только ахнули!
— Вот теперь ее и продай!
— Ну еще чего! А кто мне новую-то купит? Ты теперь неизвестно когда еще на ноги встанешь, а я не привыкла ходить плохо одетой! Я у тебя еще ого-го! Разве не видишь?
— Особенно после того, как отмылась и вставила передний зуб.
— Алексей, как ты можешь! Ведь я его потеряла в тюрьме!
— Да знаю я, орехи грецкие грызла! Не строй из себя диссидентку, не я тебя в эту тюрьму затащил!
— Да, грызла орехи! А что, скажешь, мне без витаминов нужно было там сидеть?
— Ну и не жалуйся! Даже у обезьян хватает ума орехи раскалывать, а не грызть!
— Алексей, поцелуй меня! Я твоя обезьянка!
— Отвяжись! Голова трещит! — Он опять отвернулся и застонал.
Алена унеслась в кухню и растворила аспирин в стакане холодной воды.
— Пей, несчастный алкаш!
— Как ты смеешь, скотина! Мерзавка и тварь!
— Ах, урод! Содержи меня, если женился на молоденькой! Алексей привстал на постели:
— Посмотри, сколько у тебя тряпок, побрякушек, мехов! Все тебе мало! Ненасытная тварь! Дачу продай, наконец! — Он уже не в первый раз заговаривал о необходимости расстаться с дачей для покрытия текущих расходов и многочисленных долгов.
Этой мысли Алена вынести не могла. Дачу строили несколько лет, она была Алениной гордостью, маленьким монп-лезиром на берегу Балтийского моря. Смириться с потерей дачи было выше Алениных сил. Да, главное, из-за чего? Из-за того, что ее муженек пребывает в депрессии из-за какой-то бабы?
— А этого ты не хочешь? На, выкуси! — И она поднесла к самому его лицу неизящную фигу.
Изо всех сил он сжал ее наглый толстенький кулачок, так что хрустнули пальцы с накрашенными ногтями. Алена завизжала от боли и страха.
— Отпусти мою руку! Слышишь, козел? Он медленно, с усилием разжал свой кулак.
— Никогда больше не лезь ко мне, поняла? Я не питаюсь объедками, в том числе объедками каких-то водил!
— Ах вот ты со мной как! Ну, погоди, старый хрен! — Алена выскочила из комнаты, и он подумал, что, может быть, наконец сможет побыть один до утра. Он, конечно, был пьян, но в таком состоянии думать ему было легче. Трезвым он не мог сконцентрировать мысли вообще.
Он даже и сам не мог точно определить, в чем была причина его депрессии. Но одно он понимал точно — не из-за того, что любил Наташу. Больше того, он даже на нее злился! Зачем она стала ему звонить? Неужели не могла найти какой-нибудь другой выход? Он жил так безбедно, спокойно! Нет, она принеслась, растревожила душу,
И какого черта ей было от него надо? Ну сделалась знаменитостью, так и радовалась бы жизни! Так нет! Вечно эта ее экзальтированность! Чехов, Толстой, Достоевский… Как в школе! Жизнь не классическая литература! Вот теперь поди же ты, все разрушить легко, а начать сначала… Так трудно… Противно… Ну не может он больше жить с дурой! Особенно после того эпизода в машине. Следователь, прохиндей, все сумел раскопать, раскрутить, вытащить на свет божий. А Алена, идиотка, перепугалась, что ее посадят, стала валить всю вину на того парня, который ее изнасиловал, чтобы лишний раз подтвердить, что она, мол, была не в себе. Привели того парня. Он рассказал, что все было по ее желанию… Да и какой черт возьмется ее насиловать, если она сама лезет под каждого кобеля!
А может, и не в жене дело… А в том, что почти каждую ночь он видит во сне Наташу. Видит будто наяву. Словно все произошедшее повторяется каждую ночь. Вот они стоят с Наташей возле машины. Он ощущал ее губы, волосы… Прижимался к ногам. Кожу холодил шелк ее костюма. Потом появляется Алена. От нее пахнет чем-то ужасным. То ли спиртным, то ли чем-то горелым или лаком для волос, он не разбирал. Ему было стыдно за нее. Она ругалась как сапожник. Он не мог силой ее унять. Она вырывалась. Тут он увидел в ее руках пистолет.
И он замер. Он решил, что она будет стрелять не в Наташу, в него. Ноги приросли к месту. Он подумал о сыне. Алену посадят, сын останется сиротой. И когда он увидел, что ствол направлен в другую сторону, он почувствовал почти облегчение.
Она стала целиться в Наташу. Дурак, как он сразу не догадался! До Алены ему было два прыжка. Он бы мог ее повалить. И тогда выстрел бы ушел в землю. И во сне, так же, как наяву, он со страшным усилием готовился к прыжку, изо всех сил старался оторвать от асфальта ноги. Но какая-то сила ему мешала. Может, это был страх? Он не мог справиться с ним. К рукам были привязаны неосязаемые гири, и он тогда закричал:
— Наташа!
Но крик его был не слышен никому, хотя в голове стоял страшный грохот. Неужели это уже прогремел выстрел?
Медленно, словно под стопудовой тяжестью, он повернул голову и увидел — она упала. У него звенело в ушах, будто пели хоры. Все потом говорили, что в этот момент во дворе была тишина. Только хохотала Алена. У него в голове ее хохот звучал так, что лопались барабанные перепонки. Тело стало бесчувственным, ватным, и он наконец смог оторвать его от земли. Он знал, что в пистолете только один патрон. Опасности больше не было. Ему казалось, он подбежал к Наташе, хотя свидетели утверждали, что он оставался на месте. Но он слышал, явно слышал, она что-то сказала ему. Он наклонился, спросил ее: «Что?»