Болеутолитель

Сэлли Уэйн А.

В холле находилось несколько мужчин. Рядом с диваном на подставке стояли бутылки пепси и алюминиевое ведерко со льдом. На краю дивана сидел в позе лотоса мужчина с темно-рыжими длинными волосами. Приглядевшись, Тремалис понял, что штанины его брюк пусты и завязаны на коленях.

Рядом находился блондин в очках с черной оправой. Рук у него не было, а рубашку у горла украшал галстук-бабочка. Еще один мужчина, постарше, сидел в инвалидном кресле с прямой спинкой и внимательно прислушивался к общему разговору.

Левее

этой группы еще двое мужчин играли на бильярде на столе, покрытом бордовым фетром. Из рассказов Майка Тремалис догадался, что рыжеволосый игрок — это Карл, а человек, закрепленный в аппарате для прямохождения — Этчисон. За ними виднелись книжные полки, частично закрытые комнатными растениями. Перед тем, как нанести удар кием, Карл хрустнул суставами; это было похоже на звук, издаваемый на реке ломающимся льдом.

Входная дверь приоткрылась и на пороге появилось знакомое Тремалису лицо.

— Брат-Проповедник! — воскликнул Карл, — Мать твою!

Зуд слегка шлепнул партнера по ноге своим кием в знак восхищения его лексиконом.

Тремалис наблюдал за игрой.

* * *

Натмен поднял глаза от романа Ленсдейла, который читал, когда вошел проповедник. Он положил раскрытую книгу, прижав ее страницы пепельницей. Брат-Проповедник взглянул на обложку: «Контрабандисты в ночи.» О чем только не пишут, подумал он с легкой досадой.

— Холодный вечер, не так ли? — спросил инвалид.

— Да, Колин. И правда очень холодно.

Священник залез во внутренний карман своего пальто.

— Вот это я обнаружил возле театра. Подумал, что это принадлежит женщине, которая живет здесь.

— Хорошо, я ей передам, — Натмен положил переданное на пачку газет. Верхняя, «Дзенник Чикагски», была ее газетой.

— Передайте привет Майклу.

— Непременно, святой отец, — заверил Натмен, когда проповедник направился обратно к выходу.

Тремалис почему-то избегал смотреть на священника.

Мужчины на диване обсуждали последние убийства Болеутолителя.

— Нам только этой беды не хватало, — произнес пожилой.

Безрукий блондин ответил:

— Копы его поймают. После того, что этот сраный псих сотворил возле «Кэсса», его наверняка сцапают.

Обрубок у его правого плеча яростно вспыхнул фантомной болью.

— Будьте уверены, этими убийствами дело не кончится. Мы слишком беззащитны и беспечны.

— Забавно ты рассуждаешь, О’Нил, — обратился безногий к блондину. — По-твоему, выходит, что нечего, мол, инвалидам попадаться Болеутолителю. А так все о’кей?

Все посмотрели в сторону спустившегося лифта, и Тремалис увидел Майка, который поехал к ним мимо стола с прохладительными напитками.

— Майк, захвати-ка мне бутылочку, — попросил самый старший из мужчин. Майк взял пинту кока-колы и только тут заметил

Тремалиса.

Бесцеремонно оглядев его с ног до головы, он вдруг сказал, пожалуй, чересчур громко:

— Похоже, что у какого-то белого, что ходит на двух ногах, крепкие нервы. Большой, сильный парень гоняется за калеками в инвалидных колясках, — он по-прежнему вызывающе смотрел прямо на Тремалиса. — Здоровый, видать, мужик, если так уверенно орудует паяльной лампой.

Этот негр теперь напомнил Виктору его мать; глаза у обоих буквально сверлили того, на кого был направлен взгляд. Что ж, значит и здесь он столкнулся с тем же непониманием? Еще одна группа людей, которая не видит его болезни, его недостатка, а потому не признает его равным себе. Он отошел в сторону, отошел от Майка, оставив за спиной голоса, сливавшиеся в общий гул:

— А мне кажется, что выдумка насчет паяльной лампы притянута за уши.

— Это что, твой друг Виктор, а Майк?

— Какой же ты тупой, Чузо, вот что я тебе скажу!

— Майк, ты что меня не слышишь?

Тремалис направился к выходу, продолжая ругать себя, на что он, в самом деле, надеялся, кого хотел одурачить, предполагая, что здесь его поймут? О Господи, ну и кретин же он…

Он так разнервничался, что захотел в туалет. Виктор вошел в дверь с надписью «МУЖЧИНЫ».

Поэтому он не видел, как в дом вошли Американская Мечта и Рив Тауни.

Глава 20

Чрэнсис Мадсен Хейд, сидя в спальне, слушал кассету Бадди Холли и беседовал с Отцом. Точнее, говорил только Хейд, Отец говорить не мог, Отец теперь всегда лишь улыбался, потому что избавился от боли. От своей личной, персональной боли.

Отец всегда улыбался, потому что две трети головы, все что выше нижней губы, у него отсутствовало. Все это растворилось в его Сыне. Вот мое тело, и отдаю его тебе.

— Я чуть не попался, Отец, но все обошлось, — признался Хейд, — Пришлось ШЕ-ВЕ-ЛИТЬ-СЯ, шевелиться.Шевелись, не то проиграешь. Или делай, или слезай с толчка, как ты говорил мне, когда учил играть в покер, помнишь?

Он засмеялся, вспомнив первое очищение, сопровождавшееся опорожнением кишечника. Или делай, или слезай с толчка.Он хихикал от удовольствия, голова приятно кружилась; он сидел здесь в спальне с тем, кого любил. Припомнилось, как выходил из него тот, первый, как… как техасская нефть. Ну что ж, понятно, первый раз он и есть первый.

Из газет он узнал, что те двое первых, которых он не смог переварить, были жуликами. А Отцу жулики не нужны. Да, он совершил ряд ошибок, но он ведь только учится. Даже Иисус делал ошибки.