Болезнь Китахары

Рансмайр Кристоф

Энергичная, зачастую неугомонная бдительность, с какой Беринг охранял свою тайну, в конце концов заставила Амбраса уверовать, что Телохранитель теперь необычайно осмотрителен и проявляет необычайный интерес ко всем делам виллы «Флора». Амбрас относил эту энергичность за счет того, что Беринг полностью свыкся с жизнью Собачьего дома. А говоря по правде, Беринг привыкал к дыре в своем мире, к изъяну, который в иные дни докучал ему больше, в иные — меньше и от которого он не знал лучшего средства, нежели умолчание: шофер с дырявым взглядом! Работник, механик... телохранитель с дырявым взглядом! Слепым в Собачьем доме наверняка места нет.

А Лили... Лили он, возможно, и доверил бы свою тайну, разумеется, доверил бы — но в эти дни и недели

она заходила на виллу, как обычно, от случая к случаю, с короткими послеобеденными визитами. Вела с Амбрасом всегдашний обмен, однако же никогда не пыталась остаться с Берингом наедине и делала вид, словно они никогда не обнимались и не целовались. Если он подходил чересчур близко, она улыбалась, вскользь роняла какую-нибудь фразу или трепала его по щеке, как собаку, — и отшатывалась.

Однажды Беринг все-таки ласково дотронулся до нее — они с Амбрасом сидели на веранде, а ему велено было принести из кухни графин с вином, и после он так нагнулся над столом, что одной рукой мог погладить ее по спине, — она хотя и не увернулась от прикосновения, но как ни в чем не бывало продолжала разговаривать с Амбрасом, а в сумерках, на прощание, посмотрела Берингу в глаза таким пустым взглядом, что он поневоле усомнился в своих воспоминаниях. Эту ли женщину он держал в объятиях? Она же сама подошла к нему, обняла за плечи, увлекла туда, где он теперь без сна томился по ней тоскою.

В сравнении с той дырой, которую пробила в его жизни загадочная отчужденность Лили, дыра в глазу утратила всякую важность, и в иные дни он даже ухитрялся, сам того не сознавая, восполнить отсутствующий, затемненный слепым пятном фрагмент своего мира — и тогда видел собачью башку, видел камень, прядь Лилиных волос или вростки в изумруде под Амбрасовой лупой, видел там, где на самом деле была только тьма.

— Она приходит, когда ей хочется, и уходит, куда ей хочется. Пускай приходит и уходит по своей охоте, оставь ее в покое — или ты сделаешься для нее помехой, — сказал Амбрас однажды, когда они с Берингом сидели после обеда на веранде, изучая план каменоломни, а над виллой собиралась гроза. Надвигающееся ненастье заставило их раньше обычного вернуться на «Спящей гречанке» к моорскому берегу. Для понтона с его низкой осадкой волна на озере была уже слишком высока. Амбрас как раз обводил красным контуры участка, где в ближайшие дни будут идти взрывные работы, когда из-за колючей проволоки им помахала Лили; она вела тяжело навьюченного мула к озеру, по тропинке вдоль границы парка. Она приходит, когда ей хочется, и уходит, куда ей хочется. Оставь ее в покое.

Даже на крытой веранде напор предгрозового ветра был так силен, что от сквозняка разложенный на столе план горных работ временами вздувался пузырем, волной и опять опадал. Берингу было велено придавить бумагу стаканом и пустыми бутылками. Но он не слышал распоряжений Амбраса. Он видел только Лили и слышал только шум сосен.

Небо над Каменным Морем налилось чернотой. Во вспышках молний стремительные тучи казались кораблями, маяками, дворцами и сказочными персонажами исполинского театра теней. Лили спешила. Жестом отказалась, когда Амбрас, взмахнув рукой, предложил ей место на веранде. Его жест мог означать бокал вина, приглашение совершить меновую сделку или просто поболтать. Но Лили все это не интересовало. А Беринг так задумался, провожая ее взглядом, что Амбрас даже постучал циркулем по столу и по чертежу, чтобы напомнить ему о пластах породы и шпурах. Оставь ее в покое.

Последний раз Лили заходила к ним четыре-пять дней назад. Наверно, она шла с перевала, с равнины. Из казарм. Первые капли застучали по стеклам веранды. Не было бы града. Блеклая желтизна, проглядывавшая в разрывах черных туч, внушала такие опасения. В камышовых зарослях пылали на двух платформах огни

штормового предупреждения, притом, что все шаланды, плоскодонки и плоты — а их-то огонь и должен был отозвать к берегу — давным-давно стояли у причалов. Пустынное озеро шумело как море.

С какой уверенностью Лили вела мула по крутой тропе! Далеко впереди молния ударила в воду, и животное с испугу заартачилось, но тотчас же словно бы кивнуло, когда Лили обернулась и крикнула ему какие-то успокоительные слова. Берингу почудилось, что он услышал ее голос сквозь шум сосен и волн.

Некоторые псы, увидев Лили под грозовым небом, пришли в такое возбуждение, что продрались сквозь ежевичник и сиганули через колючую проволоку, чтобы поздороваться с девушкой и приласкаться. Но Лили продолжала свой путь, не обращая внимания ни на грозу, которая с минуты на минуту обрушится на Моор, ни на бурную радость собак.

Амбрас штриховал окантованные красным участки взрывных работ, снова полностью сосредоточившись на своем карьере, меж тем как мысли Беринга все еще были на тропе, возле собак, возле Лили. Он видел, как она наклонилась к догу и потрепала его по шее, по ушам, и ощутил ее руки на своей шее, в своих волосах, да так живо, что даже мурашки по коже пробежали.

К собаке Лили была нежнее, чем к нему. Она слишком торопилась, чтобы хоть ненадолго свернуть с дороги или по крайней мере поискать на вилле укрытия, — но с собаками говорила, смеялась и что-то шепнула догу. Потом выпрямилась, натянула повод и быстро зашагала дальше. Гроза добралась до моорского берега. Ветер рвал кроны сосен в аллее, многоголосым гулом наполнял лестничную клетку виллы, длинными струями сдувал пыль с набережной на пенные гребни волн. Но град, обещанный по радио армейскими синоптиками, так и не состоялся. Дождь и тот свинцово-серой мглой развеялся высоко над виллой. На белом известняке наружной лестницы бледнели, высыхая, узоры первых капель. Должно быть, град тоже выпал в другом месте.

Лили исчезла из виду и, должно быть, уже подходила к своей башне, когда дог вернулся на веранду и, заползая под стол, стащил на пол план карьера. Амбрас сердитым окриком прогнал пса в дом — тут только Беринг наконец вышел из прострации, нагнулся за чертежом и, тщательно расправив, снова разложил его на столе.

— Не так, — сказал Амбрас. — Переверни. Я сижу вот здесь. И каменоломня должна быть внизу, а небо — вверху. Где у тебя глаза? Ослеп, что ли?

Оставь ее в покое. Почему, черт возьми, ради этих барбосов Лили даже под градовой тучей задержалась, мало того, гладила их вонючую шкуру, однако прошла мимо большущего проема в проволочном заграждении и ему, Берингу, руки не подала? После недельного отсутствия лишь небрежно махнула ему рукой и пошла дальше. Лили! Он ведь целовал ее. Она что же, забыла? Совсем забыла?

Беринг однообразно повторял свои вопросы и укоры, обращаясь к Лили в монологах или просто в мыслях, — но когда сталкивался с нею в Собачьем доме, на пароходной пристани или в базарный день среди дощатых лавчонок моорских рыбаков, торговцев птицей и капканщиков, не мог связать двух слов. Сконфуженно ухмылялся и брякал что-нибудь такое, за что яростно себя бранил уже минуту спустя, как только опять оставался наедине со своей нерешительностью. Иной раз он начинал мямлить и заикаться, даже когда всего лишь спрашивал у Лили, не расседлать ли ее мула, пасущегося у прудика с кувшинками.

Только когда она сама затевала разговор, просила щепотку соли для мула, спрашивала, как дела в кузнице, любопытствовала насчет коршуна, кружившего над соснами, или насчет механизмов двигателя внутреннего сгорания, он порой легко и непринужденно включался в беседу. И тогда секунду-другую верил, что она вновь идет ему навстречу. И рассказывал ей о своем подслеповатом отце, о костяке крыльев хищной птицы, о принципе силовой передачи и о невозможности вернуться на Кузнечный холм.