Больница Преображения
Шрифт:
– Сын меня привез, - уже увереннее повторил старик, - потому как... я видел...
– Что вы видели?
Мужик замахал руками. Кадык дважды прокатился по его высохшей шее. Больной явно что-то хотел сказать. Несколько раз начинал он поднимать вверх обе руки, пытаясь подтвердить жестом свои слова, но слова эти так и не были произнесены, и каждый раз руки беспомощно опадали.
– Я видел, - наконец растерянно повторил он.
– Я видел.
– Это было красиво?
– Красиво.
– Ну, так что же такое вы видели? Ангелов? Господа Бога? Богородицу? четко, деловито выспрашивал
– Нет... нет, - всякий раз возражал мужик. Потом посмотрел на свои белые пальцы. И, не отрывая от них глаз, тихо протянул: - Неученый я... не умею. Началось, как я шел с сенокоса, там, где усадьба Русяков. Там это на меня и нашло. Все эти деревья там, во фруктовом саду... знаете, барин, и овин... как-то переменились.
– Подробнее объясните, что это было?
– Переменилось там, возле усадьбы Русяков. Вроде бы и то же самое, но по-другому.
Марглевский окинул взглядом зал. Торопливо и четко, как актер, произносящий реплику "в сторону", бросил:
– Шизофреник с распадом психических функций, совершенно излечившийся...
Он хотел-сказать что-то еще, но старик перебил его:
– Я видел... столько, столько видел...
Он запнулся. На лбу проступили капельки пота. Он сосредоточенно тер большим пальцем висок.
– Ну, хорошо, хорошо. Я знаю. А теперь вы больше ничего не видите, да?
Мужик опустил голову.
– Нет, не вижу, - покорно подтвердил он и весь как-то съежился.
– Прошу внимания!
– бросил Марглевский зрителям и, подойдя вплотную к старику, заговорил с ним медленно, нажимисто, с расстановкой: - Больше вы уже не будете видеть. Вы здоровы, скоро пойдете домой, потому что у вас ничего нет, - ничего у вас не болит Понимаете? Вернетесь к сыну, к семье...
– Значит, больше уже не буду видеть?..
– повторил старик, не двигаясь с места.
– Нет. Вы здоровы!
Старик в вишневом халате был явно огорчен; больше того - на лице его выразилось такое отчаяние, что Марглевский даже просиял. Он отступил на шаг, словно не желая заслонять собою вызванный им эффект, и лишь едва заметным движением прижатой к груди руки указывал на стоявшего перед ним человека.
Тот вдруг так крепко сцепил пальцы, что они хрустнули, и, тяжело ступая, подошел к пюпитру. Положил на него свои огромные, квадратные руки, с которых болезнь согнала загар и въевшуюся в грубую кожу грязь. Только прозрачно-желтые мозоли, словно сучки на древесном срезе, сверкали На его ладонях.
– Господа!..
– запинаясь, начал он тоненьким голосом, - а нельзя так сделать... зачем же, господа, со мной занимались? Я уж там... что так уж меня кидало во все стороны, этот электрик или как его там... но вот если бы мне остаться... В избе голым голо, сыну на четыре рта не нагорбатиться, чего уж мне туда? Еще бы если работать мог - да, но руки-ноги не слушаются. Какая с меня польза? Мне уж недолго, чего мне надо-то, вишь, оставьте меня тут, оставьте...
По мере того как старик говорил, лицо Марглевского стало резко меняться: радость уступила место изумлению, тревоге, наконец, его исказил едва сдерживаемый гнев. Он дал знак санитару, который быстро подошел к старику и схватил его под локти. Тот инстинктивно рванулся, как всякий свободный человек,
В зале воцарилась глухая тишина; Марглевский, белый, как полотно, обеими руками водрузив на нос очки, противно скрипя новыми ботинками, двинулся к пюпитру; он уже открыл было рот, когда из задних рядов раздался голос Каутерса:
– Ну, тоска тут была, коллега, но не столько по болезни, сколько по полной миске!
– Прошу меня извинить! Я еще не кончил! Свои замечания, коллега, вы сможете высказать потом!
– прошипел Марглевский.
– Больной этот, коллеги, бывал во власти экстатических состоянии, его обуревали возвышенные чувства, которые он теперь не в силах передать... Перед болезнью он был дебил, не так ли, почти кретин, я его вылечил, но, если так можно выразиться, мозгов ему маслом смазать не мог... То, что он тут воспроизвел, это увертки, хитрость, нередкая у кретинов. Симптомы тоски по болезни я наблюдал у него в течение длительного времени...
Он говорил в таком роде еще долго. Наконец дрожащими руками протер очки, подпер языком нижнюю губу, покачался на пятках и проговорил:
– Ну, собственно, это... все. Благодарю, коллеги.
Профессор тут же ушел. Стефан, бросив взгляд на часы, решительно наклонился к Носилевской и пригласил ее к себе. Она немного удивилась - не поздно ли?
– но все-таки согласилась.
Они прошли мимо столпившихся в дверях врачей. Марглевский, схватив Ригера за пуговицу, что-то возбужденно доказывал. Каутерс молча грыз ногти.
– Настоящая тоска по безумию!
– услышал Стефан, выходя в коридор.
Стефан усадил Сташека подле Носилевской, откупорил бутылку вина, выложил на тарелочки остатки кекса и не забыл об апельсиновой настойке, которую недавно прислала ему тетушка Скочинская. Выпил рюмку, потом вдруг вспомнил, что ему надо заглянуть в третий корпус, кашлянул, извинился и вышел из комнаты с чувством хорошо исполненного долга.
Немного пошатался по коридорам, раздумывая, не отправиться ли к Секуловскому, подошел к окну - тут его и настиг Юзеф-старший.
– Господин доктор, ох как хорошо, что вы здесь. Пашчиковяк, ну, тот из семнадцатой, вы же знаете, выкобенивается.
У Юзефа была своя терминология. Если пациент вел себя беспокойно, он говорил, что тот "дает". "Выкобенивание" было уже симптомом более серьезным.
Стефан пошел в семнадцатую.
Десятка полтора больных без особого интереса наблюдали за скакавшим по-лягушачьи мужчиной в халате, который, издавая воинственные - никого, правда, не пугавшие - крики, скалил зубы, мотался из стороны в сторону, далеко выбрасывая ноги, и, подлетев к кровати, разодрал простыню.
– Будет! Будет! Пашчиковяк, что случилось?
– добродушно начал Стефан. Вы - такой спокойный, культурный человек, а устраиваете бузу?
Безумец исподлобья посмотрел на него. Это был маленький тощий мужчина с головой и длинными пальцами безгорбого горбуна. Смутившись немного, он пробормотал:
– А, так это вы, господин доктор, сегодня дежурите? Я думал, доктор Ригер. Простите, не буду больше...
Стефан, недолюбливавший Ригера, улыбнулся и спросил:
– А чем вам не угодил доктор Ригер?