Больные ублюдки
Шрифт:
— Я так долго тренировалась, как мне лучше сказать «Время пить чай», что совсем об этом не подумала, — она выпятила нижнюю губу. — А надо было. Я не хочу всё испортить.
— Ты и не сможешь, — сказал я.
Услышав звук скрипнувшего по полу стула, Куколка развернулась. Он только немного пошевелился. Но когда я уже было собрался дать ей совет, она вдруг вскинула голову и взволнованно вздохнула. Она побежала в другой конец комнаты и остановилась перед старым граммофоном.
— Какой красивый! — с благоговением объявила она.
Положив пистолет
— «Мой мальчик леденец»! — воскликнула она и начала подпевать.
Она схватила голову своей куклы, которая была привязана за волосы к ее поясу и, держа в другой руке нож, закружила по комнате.
Я ухмыльнулся, глядя, как она танцует со своей куклой Алисой, подпевая каждое слово. Когда песня закончилась, Куколка вернулась к граммофону и включила ее заново.
— Ты просто сумасшедшая! — проговорил Гусеница, когда она протанцевала мимо него.
Куколка застыла на месте и резко развернулась к нему. Я затаил дыхание в ожидании ее реакции и уже приготовился смотреть, как она обрушит на него свой прекрасный гнев. Вместо этого она посмотрела прямо ему в лицо и сказала:
— А ты не знал? Все самые лучшие люди сумасшедшие!
Он потряс головой, но его слов было достаточно, чтобы Куколка перестала танцевать и сосредоточилась на своей главной задаче. Она рассматривала его связанную фигуру, словно он — головоломка, которую она пыталась решить. Я услышал, как она бормочет себе под нос:
— Я могла бы всадить нож ему в сердце. Или по очереди проткнуть ему ноги, а затем руки и грудь. Или лучше рассечь ему череп… Нет, там слишком много костей…
Я подошел к граммофону и расположил иглу так, чтобы песня повторялась снова и снова. Повернувшись, я заметил, что Гусеница высвободил одну руку из удерживающей его клейкой ленты. Не успел я среагировать, как он быстрым движением поднял руку и ударил Куколку по лицу. В считанные секунды я обнажил свою трость, готовый в любой момент вонзить лезвие ему в затылок, но вдруг Куколка резко развернулась. От пощёчины помада размазалась у нее по всей щеке. Я остановился, увидев у нее во взгляде нечто новое. Чистую ярость.
Тьму.
Жестокость.
Жажду убийства.
Куколка прикоснулась к щеке. Встретившись с ней взглядом, я схватил Гусеницу за руку и снова его связал. Она посмотрела в сторону… и увидела там свое лицо. Куколка подошла к висящему на стене зеркалу и всмотрелась в свое отражение.
Она повернулась ко мне и бросила:
— Он смазал мою помаду!
Казалось, внутри Куколки всё закипело, кожа у нее раскраснелась, и ее буквально затрясло от гнева. Крепче сжав клинок, она бросилась на Гусеницу и всадила нож ему в плечо. С громкими криками она раз за разом вонзала лезвие всё в новые места — в плечи, в бедра… в живот. Запыхавшись, она отпрянула назад, ее глаза горели от удовольствия. Именно тогда я понял, что внутри моей Куколки сокрыты не только свет и невинность. В ней обитала и тьма.
Идеальная пара для моей испорченной души.
Гусеница начал захлёбываться кровью. Не сводя с него глаз, Куколка смотрела на то, как он пытается бороться с неминуемой смертью. Он плевался, кашлял, потом прошипел:
— Вы больные, — кашель, невнятное бормотание, отхаркивание, — Вы просто пара больных ублюдков.
Куколка замерла, потом посмотрела на меня.
— Больные ублюдки… Мы просто пара больных ублюдков! — проговорила она и, пока Гусеница корчился в предсмертных конвульсиях, принялась кружиться вокруг него в танце. — Больные ублюдки, больные ублюдки, мы — больные ублюдки!
Я встал позади него, и Куколка сделала круг и вокруг меня. Наблюдая за тем, как самое прекрасное создание, когда-либо украшавшее эту землю, так беззаботно улыбается, танцует и смеётся, я ухмыльнулся и, наклонившись, прошептал на ухо этой мерзкой твари:
— Ты как-то сказал, что заплатишь любую цену, лишь бы заполучить нас обоих.
Я всадил свой клинок ему в позвоночник, лишив его возможности ходить. Не то, чтобы у него был шанс выжить, чтобы снова ходить.
— Вот ты и получил нас обоих…
Глядя на то, как Куколка подпевает песне и, вертя в окровавленных руках голову своей куклы, пачкает жидкие желтые пряди того, что осталось от ее волос, я втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
— Надеюсь, твои ожидания оправдались.
Он испустил последний вздох. Его голова упала вперед, и я понял, что он мёртв. Я почувствовал лишь удовлетворение.
Я выпрямился. Куколка перестала танцевать. Ее глаза вспыхнули.
— Его больше нет? Я его победила? — затаив дыхание, спросила она.
— Конечно, милая, — я обошел кресло и приблизился к ней.
У нее на щеке по-прежнему виднелся смазанный след губной помады, оставшийся от пощечины Гусеницы. Я прищурил глаза.
— Он сделал тебе больно.
Куколка поднесла руку к щеке. Ее лицо потемнело от гнева.
— Нет. Но он смазал мой любимый оттенок.
Она вытащила из кармана помаду и подошла к зеркалу. Куколка стёрла размазанную помаду и снова накрасила ею губы.
— Кролик? А кто такие больные ублюдки?
Я увидел у нее на лице замешательство.
— Люди, которые убивают плохих людей, — произнёс я, поднимая пиджак. — Люди вроде нас с тобой.
— Больные ублюдки, — повторила она.
Она взглянула на свою помаду, затем снова подняла голову, и я заметил азартный блеск в ее глазах. Она выкрутила помаду, подбежала к стене и начала писать. Затаив дыхание, я уставился на то, как ее неумелая рука пытается написать… пытается вывести по буквам. Розовая помада резко выделялась на белой стене. Когда она закончила, я выдохнул, и по моим губам скользнула улыбка.