Большая игра Слепого
Шрифт:
– Пить.
Глеб взял со стола давным-давно немытую кружку, набрал воды из крана, поднес ко рту Шелковникова.
Тот, стуча зубами о железный край, сделал несколько жадных глотков и перевел дыхание.
– Все-таки, кто ты такой? Какого черта ты все это затеял?
– У меня есть свой интерес.
– Кто тебя послал?
– Ты задаешь слишком много вопросов, Шелковников. Где картины?
– Они не здесь.
– Тогда скажи где.
– Здесь их нет.
И тут Глеба словно током ударило. Картины именно здесь. Слишком уж рьяно отрицал
– Знаешь, – спокойно сказал Глеб, – ты мерзавец, твои руки по локти в крови. Я могу убить тебя прямо здесь, и меня никто не осудит. Я спокойно уйду из мастерской, позвоню «02» из первого попавшегося телефона и назову адрес.
– Ты этого не сделаешь, – криво усмехнулся Шелковников.
– Почему?
– Потому что тебе нужны картины, а их у тебя нет, так и уйдешь несолоно хлебавши. А если и найдешь картины, все равно только я знаю, как можно превратить их в деньги. Если хочешь, я с тобой поделюсь.
– Ну, и какой же мой процент? – спросил Глеб.
Ему уже изрядно надоела возня с отставным майором КГБ. Его удерживало лишь одно: у него не было стопроцентной уверенности, что картины находятся именно здесь. А значит, Потапчуку звонить было рано.
И чтобы сломить Шелковникова, Глеб решил его деморализовать. Он знал, на того не подействуют ни пытки, ни угрозы. Нужно было просто доказать, что он, Глеб, умнее и хитрее своего противника.
– Думаешь, я не знаю, кому ты собрался продать картины?
– Естественно, фон Рунге, – ответил Шелковников. – Но если ты собрался звонить ему, он откажется от своих слов и от картин.
– Мне не понадобится ему звонить. Из того двора ты звонил фон Рунге и договорился, чтобы его человек в ближайшее время приехал в Москву для встречи с собой. Я прав?
Шелковников напрягся, но ничего не ответил.
– Думаешь, я не видел, как ты подключился к телефонной линии и звонил в Германию?
Шелковников мелко рассмеялся.
– Ну, и что тебе это даст? – только сейчас Павел Павлович узнал голос Сиверова: именно этот голос он слышал в телефонной трубке, когда его предупреждали о захвате.
«Значит, точно, он из ФСБ, – решил Павел Павлович, – и ему нужны деньги. Отступать этому парню поздно. Договоримся».
– Сколько ты хочешь?
– Я все могу провернуть без тебя.
Сиверов не обращал больше внимания на Шелковникова, взял телефонную трубку и набрал номер междугородной телефонной станции. Когда ответил женский голос, тон Глеба неожиданно стал мужественно-игривым:
– Алло, девушка, здравствуйте. У меня тут проблемка небольшая. Понимаете, квартиранты мои повадились за границу звонить, а деньги платить за них мне приходится. Сегодня снова звонили, совсем недавно, разорить меня хотят, – и Глеб назвал телефонный номер, подсмотренный им на щитке во дворе старого дома. – Скажите хоть, по какому номеру они в Германию звонили? А то отпираются, такие мерзавцы!
– … – Ну, вот и отлично, я записал. Спасибо вам большое. Если вы не замужем,
– Ни хрена у тебя не получится, – прошипел тот.
– Получится. Тебя этот человек в лицо не знает.
Художник Лебедев поливал на кухне цветы, когда, взглянув в окно, увидел в своей мастерской свет, пробивающийся из-за штор.
«Черт подери, – пробормотал Лебедев, – никак, Пал Палыч явился. Неплохо бы его еще потрясти насчет денег, а то заберет картины, и поминай как звали».
Лебедев быстро оделся и, как был, в спортивных штанах, сунув ноги в зимние ботинки и набросив на плечи меховую куртку, засеменил через двор, боясь, что Шелковников уйдет раньше, чем он поспеет. Художник немного удивился, не увидев у крыльца машины Шелковникова, но особо раздумывать над этим не стал и поспешил наверх. Он дернул дверь, та не поддалась.
– Пал Палыч! Это я!
Сиверов подошел к двери, пряча свой тяжелый армейский кольт за спиной. Он рывком распахнул дверь и, схватив Лебедева за отворот куртки, швырнул его в мастерскую. Хоть Лебедев и был мужчиной довольно-таки грузным и весил под сто килограммов, он полетел, как плюшевый мишка, и едва удержался на ногах, схватившись за стеллаж.
– Ты что? Ты чего? Кто такой?
Но то, что он увидел, заставило его замолчать.
У него подкосились ноги: на полу, окровавленный, сидел сам Павел Павлович Шелковников. Голова его была перепачкана кровью и краской, одет он был в какие-то грязные лохмотья: грязная фуфайка, кирзовые сапоги, вымазанные в побелке.
– Стой спокойно, – грозно сказал Сиверов, наставляя пистолет прямо в лицо художнику Лебедеву.
Тот обезумел от страха. Чтобы Шелковников, его всесильный покровитель, лежал связанный, избитый – такого Лебедев даже представить себе не мог.
– Мне твой дружок задолжал. Где картины? – рявкнул Сиверов, щелкая предохранителем.
Лебедев смотрел на Шелковникова.
– Молчи, – прошипел тот.
Но Борис Иванович трезво оценил обстановку.
Шелковников связан, а этот, с пистолетом, явно церемониться не станет, больно вид у него решительный и злой. Нажмет на курок и всадит пулю в живот. Почему-то именно выстрела в живот художник Лебедев боялся панически: он четко себе представил, как пуля пробьет кишки и застрянет в позвоночнике.
«Боже, это такая боль!»
– Там, – суетливо показал он рукой, и тут же, испугавшись своего резкого движения, съежился и втянул голову в плечи.
– Где – там? Достань, – приказал Сиверов железным голосом.
Лебедев поспешно вытащил из-под стеллажа грязную стремянку, развернул ее и начал взбираться по скрипучим деревянным ступенькам. Едва не свалившись от страха, он залез наверх, стянул мешок с гипсового слепка, снял голову, запустил руку в Дырку и извлек рулон.
– Вот, пожалуйста, это все не мое, – выдохнул он.