Большая игра
Шрифт:
В 1941 году Алекс пришел ко мне и предложил свои услуги. Благодаря отличной военной подготовке, склонности рисковать и активно действовать, он как нельзя лучше подходил для выполнения самых опасных заданий, но, поскольку согласие Центра на его кандидатуру запаздывало, он примкнул к другой боевой группе.
Вскоре после моего ареста зондеркоманда начала интересоваться им, так как его имя фигурировало в расшифрованных радиограммах.
Я сумел ослабить этот интерес, и так могло бы продолжаться и дальше, если бы не испанская разведка, которая передала Паннвицу и его агентам фотографию Лесового и назвала его, как тогда было принято выражаться, «чрезвычайно опасной личностью».
Если бы Алекса арестовали, его тотчас же передали
— Я остаюсь с тобой, обрываю все мои прежние связи (это подразумевалось само собой) и буду тебе помогать в твоей работе…
Я согласился. В дни моего пребывания в «белом доме», в Бур-ля-Рэн, мы наметили план действий, который, в частности, предусматривал сформировать специальную группу наблюдения и охраны.
Для начала Алексу предстояло подобрать шесть — восемь человек. На каждого возлагалась вполне определенная задача, но, согласно абсолютно непреложному правилу, члены группы не могут и не должны знать друг друга. Их главные задачи: следить за действиями зондеркоманды, ходить за ее людьми по пятам, предвосхищать и парировать ее коварные и зловещие удары, предупреждать товарищей, над которыми нависла угроза, и помогать им скрываться или бежать, устанавливать необходимые контакты.
В октябре 1943 года Алекс навестил меня на квартире мадам Люси. Выяснилось, что он не терял время попусту: связи с коммунистической партией были налажены, пять опытных активистов были готовы к действиям. Зная про большие и разветвленные связи Алекса, я попросил его раздобыть для меня документы на имя мифического коммерсанта с Севера Франции. Из них должно явствовать, что его родная деревня разрушена в результате бомбежки, здание мэрии снесено с лица земли, а все записи актов гражданского состояния похоронены под развалинами. Для довершения картины злосчастный бизнесмен должен был лишиться семьи, друзей, собственного дома.
Я договорился с Алексом Лесовым о встрече на новой явке, которую мадам Люси тем временем подыскивала для меня.
После побега главной моей заботой было обеспечить Москве возможность продолжать «Большую игру». Ради этого я и отправил Паннвицу два письма. Допрос, которому шеф зондеркоманды подверг Джорджи де Винтер, укрепил его иллюзию, будто мои намерения именно таковы. Джорджи строго следовала моим инструкциям, согласно которым в случае моего ареста она притворится, что ничего не смыслит во всей этой запутанной истории. Она подтвердила все, что я писал в моих посланиях Паннвицу, добавив, что я с ней неоднократно говорил о сепаратном мире и при этом всегда ссылался на Бисмарка 106 .
106
Бисмарк считал победу Германии над Россией принципиально невозможной. — Прим. перев.
Между тем Паннвиц, который понимал (или, во всяком случае, верил, а это было главным), что «Большая игра» всецело зависит только лишь от моей доброй воли, начал нервничать. Желая использовать это свое преимущество, я написал ему после ареста Сюзанны Спаак третье письмо. В нем я напомнил, что он не отпустил ни одного из арестованных им лиц, и пригрозил: «Если вы не освободите заложников, я поломаю вашу „Большую игру“. Чтобы не оставить и тени сомнения в моей решимости, я позвонил по телефону самому Паннвицу и повторил свое требование. Но начальник зондеркоманды
В следующую мою встречу с Алексом Лесовым тот показал мне удивительный документ:
— Глянь-ка, — сказал Алекс, — вот тебе подарок от твоего Друга… Подарок?.. Всего-навсего копия телеграммы, разосланная по всем полицейским участкам: «Разыскивайте Жана Жильбера. Проник в полицейскую организацию в интересах Сопротивления. Бежал с документами. Задержать, используя все средства. Докладывать Лафону».
Текст объявления дополнялся моей фотографией, сделанной в гестапо после моего ареста, и подробным описанием моего внешнего облика. За любые сведения обо мне немцы сулили значительное вознаграждение. Во Франции, в Бельгии, в Голландии все отделения гестапо и абвера, все административные, экономические, военные организации Германии одновременно получили приказ об аресте беглого преступника с моей фотографией 107 , над которой красовалась надпись: «Сбежал очень опасный шпион».
107
Позже к ней прибавится фотография Клода Спаака. — Прим. авт.
Это было не так уж мало… Паннвиц, несомненно, решил сделать крутой поворот в своей стратегии борьбы против меня.
Мы с Алексом попытались понять — что же все-таки побудило шефа зондеркоманды, как говорят французы, «перебросить ружье с плеча на плечо», то есть перестроиться на ходу. Мы констатировали, что до этого момента Паннвиц и его подручные сохраняли за собой исключительное право охотиться за мной, не прибегая к помощи французской полиции и оккупационной армии. Паннвиц не сомневался, что после побега я никак не мог связаться с Центром, и поэтому старался дискредитировать меня в глазах последнего. Мы получили доказательство подобного намерения, узнав, что Кенту приказали послать Директору радиограмму о моем побеге. Паннвиц рассудил, что в этом случае Директор узнает о самом факте моего ареста и, следовательно, перестанет мне доверять. Выдавая меня за провокатора, обманным путем пробравшегося в полицию, он надеялся нейтрализовать всякий интерес Сопротивления к моей персоне. А имя Лафона должно было, по замыслу Паннвица, еще больше запутать эту и без того темную историю.
Таковы были замыслы Паннвица… Во что бы то ни стало он хотел поймать меня. Ничто не могло бы польстить его самолюбию больше, и я, естественно, не забывал об этом. Теперь вся немецкая солдатня, всевозможные полицейские подразделения, банды наемных коллаборационистов, наконец, любой человек, кого просто привлекала премия за мою голову, — все из кожи лезли вон в попытках найти меня и разоблачить. Теперь моя свобода и жизнь зависели от пристального и внимательного глаза, от хорошей памяти, но, к великому для меня счастью, мой внешний вид стал очень непохож на фотографию, распространяемую гестапо. На лице не осталось ни следа от еще совсем недавней упитанности, я отрастил густые усы и надел очки. Мадам Люси подыскала мне убежище, отвечавшее всем стандартным требованиям безопасности: в ноябре 1943 года я поселился на авеню дю Мэн, у одного из служащих банка «Креди лионнэ» («Лионский кредит»).
Вокруг моей персоны была сочинена легенда, вполне соразмерная с ситуацией. По этой легенде я оказался совершенно одиноким человеком, больным и обиженным судьбой. Все члены моей семьи погибли при бомбежке. Слухи о моих злоключениях разнеслись по всему дому, и соседи по лестнице выражали мне свое самое глубокое соболезнование. Мой хозяин, холостяк по имени Жан (к сожалению, забыл его фамилию), был спокойным и умным человеком, с которым у меня сложились очень хорошие отношения. Он, конечно, и не подозревал, кого пустил к себе на постой, но это мое новое жилище было настолько безопасным и приятным, что я пробыл в нем вплоть до моего отъезда в Москву в январе 1945 года.