Большая книга перемен
Шрифт:
Володя же во время свадебных съемок вечно отвлекается, ухватывает объективом какие-то понравившиеся ему деревья, фасады, случайных людей, а жениха с невестой пытается поставить в оригинальные позиции, не понимая, что тем требуется только одно: чтобы как у всех.
Даша начала подрабатывать с четырнадцати лет – везде, где брали, и курьершей была, и уборщицей в кафе. И потому, что надо было помогать больной матери, да и себя содержать тоже, хотя уже появился Коля и очень облегчил жизнь, и потому, что Даша чувствовала себя слишком взрослой для одного только хождения в школу и учения уроков. Одноклассники казались ей намного
– Может, тебе так кажется?
– Если бы! – смеялась Даша. – Но я же не виновата, что такая умная. Или они такие дураки. У тебя, Лилечка, тоже в школе были одни дураки?
(Даша с незапамятных времен называла мать по имени, это сделалось настолько прочной привычкой, что мамой назвать было как-то даже странно.)
– Не все, – ответила Лиля. – Но много.
А первый фотоаппарат, цифровая «мыльница», был подарен Колей на шестнадцатилетие, Даша сначала баловалась, потом увлеклась всерьез, потом захотелось предложить фотографии в сарынские газеты и журналы – и брали всё охотней, хотя и задешево, потом освоила всё необходимое, связанное с компьютером, поместила объявление, начала работать по свадьбам и прочим торжествам, оформлять буклеты, корпоративные альбомы, сотрудничала с полиграфической фирмой «Радуга-С» и была уже одним из самых крепких профессионалов в Сарынске.
– Тебе как все это? – спрашивает Володя.
– Можно попробовать.
– Можно – или попробуем? Нужны вложения. То есть я свои деньги вложу, но я хочу, чтобы ты была в доле. Не думай, это не благотворительность, – спохватывается Володя. – Я тебя отработать заставлю!
И смеется.
Что ему сказать? Правду – как Даша любит и привыкла? Но начинает, видимо, понемногу отвыкать. Жизнь заставляет. И еще она поняла – слабых правда не делает сильными, глупых – умными, подлецов – ангелами. Правда чаще только вредит, особенно тому, кто ее высказывает. Это в школе было весело сказать учительнице:
– Я, Евгения Сергеевна, сегодня не готова.
– За мамой ухаживала? – понимающе кивает Евгения Сергеевна.
– Нет.
– Работала?
– Нет. Просто не хотелось учить, вот и не выучила. Лень. Вам бывает иногда лень?
– Понимаю, девочка, ты устаешь.
– Да не устаю я. И отвечать вам скучно, Евгения Сергеевна, вы все равно не слушаете. Что-то там пишете все время. И историю свою не любите. Да и не знаете ничего, кроме учебника.
Класс радуется, Евгения Сергеевна пунцовеет и начинает наконец, как нормальная, брызгать слюной и орать, а не изображать из себя задушевную тетеньку, которую будто бы волнует что-то, кроме собственного покоя.
А правда в том, что Даша опасается дальнейшего сближения с Володей. Совместное дело – значит, всегда будут рядом, всегда близко. Даша и без того говорит о Володе иногда, как о муже. Это избавляет от ненужных проблем с теми клиентами, которые начинают предлагать встретиться вечером, поговорить неофициально.
– Извините, вечером я с мужем в кино иду.
И всё, вопрос закрыт.
Нет, надо птичке вытащить коготок, а то вся увязнешь. Достаточно и того, что Даша регулярно навещает Володю в его таджикской квартире, а иногда и остается ночевать, несмотря на круглосуточный гомон за стенами.
Володя хороший, добрый, славный, но Даша
Может, сейчас ему все и сказать? Воспользоваться ситуацией: нет, Володя, не будем этого делать. А то выйду за кого-нибудь замуж – потеряешь сотрудницу.
Он растеряется. Возможно, остановит машину. Будет спрашивать, что произошло. Что ему ответить? Что именно ничего не произошло – еще до того, как ему казалось, будто что-то произошло? Она была честной, слов любви не говорила, клятв не давала. Он целовал, она отзывалась – почему нет, если юноша нравится? Да, Володя о любви говорил, то есть так и говорил: «Люблю», но ни разу не услышал в ответ: «Я тоже». Слышал: «И я тебя обожаю, хороший мой». Или – шутливое: «За что?» Вариантов уклончивых ответов много. Но мужчины, пока им прямо не скажешь: «Нет», не желают ничего понимать. Да и женщины тоже. Это бесит: никто ничего не хочет понимать. Именно не хочет, на самом деле хитрых и хитреньких много, если не понимают, то догадываются, но не подают вида. Даже себе не признаются.
Даше иногда кажется, что она не очень любит людей. Особенно когда говорят, действуют. Но снимать ей нравится именно портреты. Портреты молчащих людей, глядящих куда-то далеко. Ловить моменты, когда человек ни о чем не думает, застигнут мудростью безмыслия, прострации, забвения своих дурацких дел. Тогда он становится сам собой. Выглядит иногда глуповатее, но человечнее. Еще Дашу выручает то, что, когда неприязнь к людям, их глупости, суетливой хитрости, жадности и нечистоплотности подступает к горлу тошнотой, тоской, нежеланием что-либо для них делать, она вспоминает о Лиле. Она вспоминает и думает, что многие из этих людей – больны. Они страдают. Они все умрут. Они не виноваты. Может показаться, что они прыгают и веселятся, но это прыжки карасей на сковородке – предсмертные. Их жаль.
Лиля говорила, что ей подобные мысли испортили жизнь: куда ни глянь – тупость, лицемерие, а главное, бесконечная игра всех в кого-то. Даже милиционер, стоящий на посту, играет милиционера, стоящего на посту, хотя каста милиционеров наиболее естественна в своей профессиональной однозначности. Постоянная необходимость делать не то, что тебе хочется, а то, что надо. Лиля стремилась этого избежать, жить, никуда не торопясь, как хочется. В каком-то смысле болезнь есть реализация ее желания: она дала возможность не делать ничего лишнего и ненужного. Вообще ничего не делать. Но тут-то и пришло понимание, признается Лиля, насколько необходимым бывает это лишнее и ненужное…
Даша, быть может, тоже наследственно отравлена чрезмерной проницательностью, тонкокожестью или, говоря фотографически, светочувствительностью. Володя лучше ее, проще, но из-за этого и могут возникнуть проблемы.
Надо, надо все сказать Володе. Именно сейчас.
– Короче, завариваем кашу? – спрашивает он.
Даша после паузы, медленно и многозначительно говорит:
– Володя…
– Я знаю.
– Что?
– Поворот здесь. Я помню.
– Да, здесь… Надо же, с двадцатого раза запомнил.