Большая книга стихов
Шрифт:
С.Л.: Они оба переводили югослава Радуле Стийенского. Когда Штейнберга арестовали, эти переводы выходили только под именем Тарковского. Штейнберг, когда вернулся из лагеря, попросил свои деньги. Тарковский отказался. Как это было, я знаю только со слов Штейнберга. Но Штейнберг был добрый человек, и когда был вечер Тарковского, Штейнберг выступил и очень любовно о нем говорил, как мне говорили те, кто там был. Но когда потом стали проходить в ресторан, Тарковский его не позвал, и Штейнберг был этим пренебрежением очень обижен.
А.К.: Спасибо большое. Последний вопрос в ряду этих ссор. Похоже на то, что и Тарковский с
С.Л.: Причина в начале была та же, что со мной. Та поэтесса была ее подругой. Они разошлись с Тарковским, и тот даже говорил, что она не написала ничего хорошего, кроме одного стихотворения. Но потом они помирились, и Тарковский очень хорошо к ней относился.
А.К.: Мы с вами проводим очень хорошую беседу. Ваши откровенные ответы позволяют закрыть целый ряд сплетен и миражей. Спасибо вам за это большое. Я продолжу задавать вопросы относительно творчества Арсения Александровича. Откуда у него такая тяга к архаике?
С.Л.: Я считаю его одним из крупнейших поэтов второй половины XX века. Его, Заболоцкого и Бродского. Я не чувствую у него архаики.
А.К.: Под архаикой я имею в виду то, что у него есть раннее стихотворение «…О, матерь Ахайя, Пробудись, я твой лучник последний…» (Из тетради 1921 г.) или:
Это не мы, это они — ассирийцы, Жезл государственный бравшие крепко в клешни, Глиннобородые боги-народоубийцы, В твердых одеждах цари, — это они!(В музее)
С.Л.: Это не архаика, это тема, на которую он откликнулся. Никакой архаики у него нет, у него живой русский язык, очень музыкальный.
А.К.: Можете ли вы что-нибудь сказать о том, когда он увлекся астрономией? Есть ли в вашей памяти что-нибудь любопытное, связанное с этим увлечением?
С.Л.: Точно не могу сказать, но перед войной. Он купил при мне телескоп на Арбате. Он стал специалистом в этом деле. Кроме того, он хорошо разбирался в музыке.
А.К.: В моих воспоминаниях о Тарковском я ему говорю о том, что у нас с ним получился дуэт и привожу по памяти фрагмент из украинской оперы. И он тут же назвал композитора, автора либретто, исполнителей, роли. У него было много пластинок. Ему было очень тяжело утратить свои пластинки, ведь в последние годы его не пускали в их квартиру на Маяковке. Они произвели обмен с первой женой Андрея, она переехала в их двухкомнатную квартиру, им отдала свою однокомнатную, они однокомнатную отдали Союзу кинематографистов и получили право жить пожизненно в Матвеевском. Но у них остались в квартире все вещи. А их не пускали на порог.
С.Л.: Я этого не знал. Когда мы помирились, уже не было прежнего общения…
А.К.: Для любителей творчества Тарковского известна его первая любовь к некой Ф. из Кировограда.
С.Л.: Мне об этом ничего не известно.
А.К.: Были ли вы свидетелем его поэтической работы? Переводил ли он что-нибудь при вас? Может быть, стихотворение какое-то написал?
С.Л.: Нет, никогда.
А.К.: То есть, вы можете согласиться с тем, что он был совой, работал по ночам, когда никто этого не видел?
С.Л.: Даже если он работал днем, я этого не видел, как он не видел, как
А.К.: Известно ли вам что-нибудь о том, что Татьяна Алексеевна Озерская-Тарковская написала ему подстрочники неких «паровозиков», то есть дала ему некоторые темы, которые могли способствовать тому, что его первые книжки были изданы? Синельников в своих воспоминаниях о Тарковском-переводчике написал об этом и сказал, что чуть ли не пять стихотворений таких было сделано.
Некоторые из них, будучи зарифмованными, стали поэтическим событием.
С.Л.: Нет, об этом я не знал.
А.К.: Какова, на ваш взгляд, эволюция творчества Тарковского? Только ли накопление мастерства? Почему он избегал крупных форм?
С.Л.: Во-первых, он написал поэмы…
А.К.: «Слепой» и «Чудо со щеглом»…
С.Л.: Инна мне даже рассказывала, что он говорил: “Я напишу поэму лучше, чем ваш…” Я забыл, как он меня называл. “Начальник” или “хозяин”…
А.К.: Он знал ваши поэмы? Вы ему их читали, или он у кого-нибудь брал их читать?
С.Л.: Я помню вечер в Союзе писателей, где он слышал их.
А.К.: Относительно эволюции его творчества… Что это было, просто накопление мастерства или что-то иное? Все-таки, на ваших глазах это все происходило.
А.А.Тарковский. Фото А.Н.Кривомазова (1987)
С.Л.: Я заметил рано эволюцию, потому что в первые наши годы он был очень зависим от Мандельштама и не сразу он расстался с этим. Теперь, когда вышли его книги, и там напечатаны его ранние стихи, я вижу, что там не так уж Мандельштам и существует. Но тогда нам, близким, казалось, что это перепев Мандельштама. Перелом у него произошел где-то во время войны. Сильный перелом.
А.К.: Некое возмужание?
С.Л.: Да, возмужание, война…
А.К.: Потери, не исключено… Нога…
С.Л.: Конечно, конечно…
А.К.: Спасибо… Кого, вам кажется, следовало бы назвать учителями или предшественниками Тарковского? Мандельштама Вы назвали. Может быть, кого-то еще нужно поместить в этом ряду?
С.Л.: Ну, во-первых, вся русская поэзия… Больше всего Тютчев, я думаю. Думаю, и от Ходасевича он тоже что-то важное взял.
А.К.: Сохранились ли в Вашем архиве какие-нибудь ранние стихи Тарковского? Или письма его к Вам? Был ли он плодовитым в юности?
С.Л.: Нет… Нет…
А.К.: То есть, когда Вы читали друг другу стихи на Ваших встречах, то плодовитым был Штейнберг?
С.Л.: Плодовитым был Штейнберг…
А.К.: Спасибо.
С.Л.: Я добавлю немного… Почему мне было трудно? Я понимаю так… Во-первых, я был религиозен. У Тарковского такого прямого чувства религии не было.
А.К.: По крайней мере, вначале, да?
С.Л.: Да… Я старался так сделать, чтобы не видно было, что речь идет о том, КТО нас создал… В издательствах это все очень быстро «раскручивалось»… Потом у меня были стихи, из которых ясно было, что я не согласен с нашим государством… У Тарковского этого не было… Я думаю, его не печатали потому, что его считали «мертвым» поэтом, который далек от магистральной линии развития советской поэзии, далек не только от Маяковского, но даже и от Пастернака, что он весь в каком-то мире серебряного века… Вот причина.