Большая книга ужасов 2015 (сборник)
Шрифт:
– Тридцать восемь и восемь, так и держится.
– Госсподи, – Тишкина мама потерла виски, спрятала на мгновение лицо в ладонях. – Что же это такое, скажи? Откуда? Почему? Ни с того ни с сего…
– Весь вечер в духоте, толпа народа, вирусы, мало ли что, – папа пожал плечами. – А я думаю, нервы это все – нервы, нервный срыв. Ты же знаешь, как она готовилась к этому конкурсу, как переживала. Спать стала со светом. Никогда такого не было. А как играла сегодня, а? Мне даже не по себе стало, я взрослый человек…
– Да-да-да, ты прав. Переутомление.
– Четыре утра.
– Самый тяжелый час, между собакой и волком. Надо прилечь. Мы все равно ничего не можем сейчас сделать. Утро вечера мудренее.
– Да, надо поспать. Мы все равно ничего не сможем сделать.
– Я пойду еще раз лоб потрогаю.
– Она спит?
– Да, спит. Горячая, как печка. Даст бог, к утру полегчает.
– Дай бог… а тебе не кажется, что-то звенит?
– Тебе уже мерещится с недосыпа. Все, пошли спать.
Тысяча первая кошка
Ника высунулась из окна. Внизу, задрав голову, ждала женщина. Белело мучное лицо с темными провалами глаз.
– Мариночка, – негромко позвала она, – Мариночка, выйди-ка на минутку.
Это была умершая соседка-кошатница.
Ника молча закрыла окно, вдвинула на место тугой старый шпингалет. Входная дверь привычно тихонько скрипнула, на площадке знакомо треснула лампочка. Только она поднесла палец к кнопке лифта, как тот сам загудел с адским подвыванием и через секунду с лязгом замер на ее площадке. Никто, однако, не вышел. Она подождала минуту, потянула железную сетчатую дверь. Со стены на нее молча смотрели «правила пользования». В синюшном свете узкий лакированный ящик лифта напоминал стоячий гроб.
Ника вошла. Не дожидаясь, пока она нажмет на кнопку, лифт заскрежетал вниз. Она не удивилась бы, если б лифт приземлился прямо в подвале и выпустил ее в болото.
Но лифт с достоинством лязгнул на первом этаже.
Снаружи моросил дождь.
Ей казалось, будто ее выскребли изнутри ложкой, точно половинку арбуза. Все ее страхи сгорели на крыше, когда она прыгнула на Черного. Она больше не боялась. Если бы Черный явился сейчас перед ней, она б с ходу врезала ему прямо в лошадиную морду.
Ветер своенравно хлопнул дверью подъезда. Соседка, чуть просвечивающая изнутри, ждала в углу, возле мусорных баков. Под ногами белели привычные пластиковые мисочки. Кошки терлись о ее ноги. А на руках был Джучи.
– Жулик…
Кот тяжело обвис и не шевелился.
– Он умер, Мариночка, – тяжело вздохнула соседка. – Тут ничего не исправишь.
– А вдруг он еще живой? Вдруг его еще можно спасти?
– Я подобрала его вон там. Он упал с крыши. Был страшный ветер, деточка.
– Отдайте! Я его люблю…
– Он тебя тоже очень любил. Кошки вообще людей любят. В этом доме знаешь сколько их жило за все время? Тысяча, поди. Это очень старый дом, деточка.
Ника потянулась погладить Джучи, но соседка вдруг спиной вступила в стену, растворилась среди кирпичей.
– Стойте! Да подождите
– Прощай, – старушка улыбнулась совсем прозрачной улыбкой. – Нового заведи.
Никого не было, только темная стенка и мусорные баки. Ей показалось, что на месте, где только что стояла мертвая соседка с котом на руках, проступила морда каменной львицы, которую показывал ей Лев.
И, нарастая, зашелестел дождь. Серый питерский дождь.
Ника закрыла глаза, а дождь топтался холодными лапками у нее на сомкнутых веках.
В шесть утра Тишка дико заорала и свалилась с кровати, переполошив весь дом. Температура спала.
В восемь мама собралась везти ее к врачу.
Тишка безропотно оделась, глянула на себя в зеркало. Под глазами красовались синеватые круги. На запястье висел кожаный шнурок с крохотным золотым бубенчиком.
– Папа, мама, – негромко позвала она, выйдя из комнаты, – мне уже легче, не волнуйтесь. Я больше не буду ходить в музыкальную школу.
– Что?! – у мамы округлились глаза.
– Я никогда не стану музыкантом. Мне плевать на конкурсы. Я туда больше не пойду. Папа, ты зря тратил на меня свои деньги, надо было сказать это раньше. И книги я теперь буду выбирать себе сама.
У родителей, кажется, был шок. Они молчали.
Тишка вернулась обратно, но на пороге задержалась:
– И не надо ехать к врачу сломя голову, пожалуйста, прошу тебя, я и так очень устала. Температура спала, а остальное пройдет само. Это не переходный возраст, не блажь нервного подростка и не температурный бред. Считайте, что я повзрослела. И еще – свой «Никон» я подарю Нике. Я все равно им не пользуюсь, а ей, думаю, будет в самый раз. И давно хотела сказать – я вас очень люблю.
Тишка ушла в комнату, разгладила на столе смятый черно-белый портрет незнакомого парня с челкой и очень светлыми глазами. Прицепила магнитами к себе на доску. Пусть немножко побудет в гостях. Она знала, что положит его вместе с фотоаппаратом в подарочный пакет. А пока – хоть полюбоваться на него, шестикрылого.
Еще минут десять родители шептались под дверью, не решаясь к ней постучаться.
А дальше все продолжалось почти как прежде.
В булочную внизу привезли хлеб, на уличном лотке разложили фрукты. Банкоматы выдавали деньги, машины нетерпеливо гудели в пробках, летали листья и голуби. Мама ходила на работу, Ника – в школу.
Через неделю после того, как все кончилось, Тишка пришла к ней в гости.
Они наконец-то сидели вдвоем на крыше, глядя, как зажигаются окна.
– Ты как?
– Да нормально. Никто больше не снится.
– А родители?
– Терпимо.
У Тишки заблестели глаза:
– А… твой Лев? Так и не появился?
Ника молчала.
– Мне кажется, ты чего-то не до конца рассказываешь, – вздохнула Тишка.
– Да. Не до конца.
– Ну и ладно. Потом расскажешь, да? Если захочешь.