Большая Охота. Разгром УПА

Санников Георгий Захарович

— В село нам нельзя, друже провиднык, — начал после коротких и радостных расспросов Чумак. — Там сегодня военные остановились. Да и вообще там опасная обстановка. Я господаря предупреждал. Он вам это говорил. Тут недалеко, пару километров, есть наша крыивка. Там можно надежно укрыться и спокойно отдохнуть день-два, чтобы двигаться дальше. Переход большой, километров сто. Решайте, друже провиднык. Если вы готовы, мы можем сейчас же двинуться в путь. Я прибыл в этот район вчера на рассвете, день провел в бункере. Со мной два боевика от Партизана, но они присоединятся к нам позже на маршруте. В этом районе мы заметили движение военных на машинах, и появление неизвестной группы людей. Одному мне было легче передвигаться.

— Все правильно, друже Чумак. Мы с Оксаной смертельно устали, не спали несколько ночей. Дни тоже были тревожными. Лучше отдохнуть.

Чумак упаковал в вещмешок остатки хамсы, хлеба, расправил примятую траву. Через несколько минут группа тронулась в путь. Чумак, как всегда,

шел быстро, Лемиш и Оксана с трудом за ним поспевали. Наконец, Лемиш попросил идти медленнее. Только по известным одному ему приметам Чумак точно вывел их к бункеру. В темноте ни Лемиш, ни Оксана не сориентировались на местности. Они даже не определили точное место лесного массива, который в общем-то был им известен. Оба смертельно устали. Чумак первым спустился в бункер, помог Уляне и Лемишу, придерживая их на лестнице. Зажег керосиновую лампу, осветившую укрепленные толстыми ветками стены, прочно сколоченные одинарные и достаточные для двоих нары. Дощатый столик рядом со входом у лестницы и два грубо сколоченных табурета. Это был старый и хорошо оборудованный схрон. Чумак сел на один из табуретов и, положив свой автомат на стол, молча смотрел на севших напротив него Лемиша и Оксану-Уляну. Первым нарушил могильную тишину схрона Лемиш:

— Друже Чумак, мы поспим пару часов, сил нет больше бороться со сном. Разберите и смажьте мой автомат. Я его давно не чистил, — и протянул Чумаку американский автомат с обрезанным боевиками-умельцами прикладом.

— Друже провиднык, я не знаю этой системы, не смогу разобрать автомат.

Улыбнувшись, Лемиш ловким и уверенным движением в несколько секунд разобрал автомат, вынув предварительно магазин. Разобранные части оружия лежали перед Чумаком на столе.

Лемиш и Уляна сразу же освободили себя от ремней с пистолетами и сумками и, не снимая сапог, повалились навзничь, мгновенно уснув. Чумак какое-то время внимательно смотрел на лежавших перед ним мужчину и женщину. Увеличил огонь в лампе. Встал и зажег свечу, укрепив ее на противоположной от спящих стороне. «Пусть светлее будет, а вдруг схватка, их все-таки двое, собьют лампу, свеча останется, в темноте мне будет труднее», — думал Чумак. Движения его рук были несколько суетливее, чем обычно. Он волновался, такое с ним случилось, наверное, впервые в жизни. Он никогда не испытывал ни паники, ни страха. И вдруг здесь, в бункере, когда все выстраданное им в прошлом осталось позади, нервы его сдали. Ему стало страшно. И не от того, что эти люди могут сейчас проснуться, прочитать его мысли в голове. Убить его из еще имеющегося у них оружия — вот оно, рядом с ними на снятых с пояса ремнях, в кобурах. Два безотказных «Вальтера». В голове мелькнуло: «Разбудить их? Рассказать, что был захвачен советской «безпекой», что не сумел подорваться вместе с врагами, что стоял до конца. Провиднык поверит и не накажет его. В подполье было твердое правило — сам рассказал, без принуждения, никто тебя пальцем не тронет, тебе все простят и даже подозревать не будут. Но почему ты тогда не сказал о своем предательстве там, в поле, у ракитного куста? Тогда это было бы логично и оправданно». Он почему-то вспомнил слова своего нового начальника Николая Ивановича: «Ты не изменяешь присяге УПА, Мыкола. Ты даешь новую присягу, новой твоей службе и работе. Ты будешь помогать украинскому народу избавиться от крови и боли. Захватить живым их руководителя, чтобы с его помощью вывести из подполья остатки тех, которые все равно рано или поздно будут нами уничтожены. Ты окажешь величайшую услугу и помощь прежде всего многострадальной Украине, ее народу. Ты становишься бойцом за новую Украину, за ее счастье».

Чумак своими глазами убедился в могуществе Советской Украины. Он видел счастливых людей, работающих у станков и у домен, шахтеров и колхозных хлеборобов. Он встречался с ними же в южных санаториях, разговаривал с большими советскими начальниками. Почти все они говорили с ним на украинском языке и были украинцами. Он навсегда запомнил усатого и пожилого генерала с изуродованной рукой в Хмельницком управлении госбезопасности, который так напомнил ему обычного вуйку, надень на него сельский брыль [186] . Нет, он, Мыкола, выбрал новый и единственно правильный путь. Правда, и выбора у него другого не было. Но ведь прав Николай Иванович. Заблуждались они в оуновском подполье. Войну Запад так и не начал. Дураки они, американцы, самим сгореть в этой войне! Вон какая сила Советский Союз! Какая мощная армия! Разбили все-таки они нашу УПА. Не нарушал он присягу. У него сейчас другая присяга, и он будет верным бойцом за ставшую ему родной Советскую Украину.

186

Брыль — сельская соломенная шляпа (укр.).

Чумак решительно встал и повернулся к спящим Лемишу и Оксане. Два шага и он вплотную подошел к нарам. Протянул руки и взял лежавшие рядом с крепко спавшими портупею провидныка с прицепленной к ней гранатой, ножом и пистолетом. Кобура пистолета жены провидныка и часть ремня оказалась у нее под спиной. Чумак осторожно потянул к себе ремень. Женщина

не проснулась. Он разрядил пистолеты. Вынул запал из гранаты. Ни Лемиш, ни Оксана не пошевелились. Они продолжали спать. Тогда он приподнял все еще продолжавшего спать Лемиша и посадил его к стене. Провиднык продолжал спать. То же самое он проделал с Оксаной. Она всхрапнула и встрепенулась. Чумак сел за стол. Ствол его автомата был направлен в сторону сидевших на нарах. Женщина проснулась и закричала. Даже тогда, когда он казнил по приказу своих командиров людей, среди них попадались женщины, он не слыхал такого страшного крика, похожего скорее на вой волчицы, угодившей в смертельный капкан. Женщина смотрела на Чумака глазами полными ужаса и недоумения. Лицо ее искажала гримаса отвращения и боли. Проснувшийся после короткого, как беспамятство, сна Лемиш пришел в себя и, повернув голову в сторону Чумака, смотрел на своего уже бывшего связного глазами, выражающими сожаление, горечь и боль от случившегося с ними. Он не впал в истерику, как Уляна. Он пытался найти выход, что-то предпринять и хотел поймать взглядом глаза преданного ему в прошлом человека, никогда не вызывавшего у него и тени подозрения. Чумак явно боялся встретиться взглядом с некогда обожаемым им командиром, а ведь он раньше считал за счастье умереть за своего провидныка. Лемишу так и не удалось посмотреть в глаза своему связному. Чумак сознательно отворачивался от него, смотрел в сторону Уляны. Глаза Уляны горели гневом и ненавистью. Она неожиданно для Мыколы плюнула ему в лицо.

— Сдохнешь вместе с «гэбэшниками», проклятый Иуда, — произнесли шепотом, показавшимся всем троим громким голосом, запекшиеся губы Уляны.

Чумак достал из кармана серую от грязи тряпицу, служившую ему носовым платком, и вытер со щеки плевок. Не спуская с сидевших на нарах глаз, медленно пятясь от них, зашел за лестницу, нащупал в земляной нише «Тревогу» и нажал на кнопку. Раздался еле слышный и короткий щелчок. «Все, назад пути нет», — подумал Чумак и облегченно вздохнул.

Где-то там, в каком-то райотделе ГБ зажглась сигнальная лампа на контрольном щите и раздался звонок, который мгновенно взметнул наверняка дремлющего дежурного офицера, сразу же поднявшего на ноги «тревожную группу»: «Сигнал от Чумака. Лемиш захвачен или убит. Тревога»…

Чумак отодвинулся от включенного им аппарата. В бункере стало тихо. Чумак с автоматом в руках, изготовленным к стрельбе, сидел за столом напротив Лемиша и Оксаны. Он по-прежнему не смотрел в глаза ни Куку, ни Уляне. Взгляд его был где-то посредине между сидевшими на нарах. Наконец, Лемишу удалось поймать взгляд Чумака. Теперь они смотрели друг на друга глаза в глаза. Первым нарушил тишину Лемиш:

— Друже Чумак, мне все ясно и я не требую никаких объяснений. Бог с вами. Он нас когда-нибудь рассудит. Когда здесь будут Советы?

Чумак долго молчал. Было видно, что он хочет как-то ответить на вопрос, но его что-то сдерживало. «Наверное, имеет указание не вступать с нами в разговор», — подумал Лемиш. И вновь обратился к Чумаку:

— Вы хорошо знаете меня, друже. Раз вы дали согласие захватить нас, значит что-то и когда-то я с вами просмотрел. Назад не воротишь. Я не собираюсь уговаривать вас отпустить меня и Оксану. Дело в другом. Мой вопрос «Когда здесь будут Советы?» имеет прямое отношение не ко мне, а к вам, друже. Я знаю, что буду расстрелян большевиками. Я буду убит, как убили генерала Чупринку, а до него других наших командиров. Вы, друже, знаете, что на допросе у чекистов я им ничего не скажу ни о моей работе, ни об оставшихся в подполье связях. Не скажу я им и о том, что хочу сейчас сказать вам. У меня в кожаной сумке, которая лежит на столе, немного золота и восемь тысяч рублей. Возьмите все это себе. Вам пригодится. Вы молодой. Вам еще долго жить. Я не хочу, чтобы деньги подполья достались Советам. Придет время и вы реализуете золото — это всегда те же деньги. Взамен мне ничего не надо. Повторяю — я не хочу, чтобы это попало большевикам. В сумке имеются и документы, отчеты, мои записи. Пусть они все изучают, все равно без меня не разберутся.

Чумак, не отводя направленный в грудь Лемиша ствол автомата, продолжал хранить молчание, угрюмо глядя на провидныка.

— Как хотите, друже. Мне жаль, что деньги и ценности пропадут. Вы смогли бы всем этим воспользоваться, деньги и драгоценности все-таки. Без всякого риска. Жаль.

Снова в бункере нависла гнетущая тишина. Наконец, Чумак мрачным голосом ответил Лемишу:

— Друже провиднык, я не за гроши працюю [187] .

Лемиш посмотрел на Чумака с удивлением и спросил:

187

Працювати — работать (укр.).

— А за что же вы працююте, друже?

И неожиданно услышал произнесенный хриплым от волнения голосом:

— Друже провиднык, я працюю за идею, а не за гроши.

Больше разговоров в бункере не было, все напряженно ждали появления чекистов. Еще до того как посадить к стене бункера еще спящих Лемиша и Уляну и включить «Тревогу», Чумак открыл вход в бункер, отбросив далеко в сторону деревянную крышку люка. Спешившим к месту завершения операции сотрудникам госбезопасности легче найти вход в схрон.