Большая перемена (сборник)
Шрифт:
Тем временем из окна кинобудки в зал тихо просачивалась трансляция концерта. Где-то в Москве, а может на краю света, чей-то оркестр ритмично-фанатично играл «Болеро», упрямо повторял одну и ту же музыкальную фразу.
Лидер мельком взглянул на окно кинобудки и авторитетно изрёк:
— Римский-Корсаков!
— Равель! «Болеро»! — с не меньшей уверенностью ему возразил музыкальный редактор Лосев, сидевший в последнем ряду под окном.
Лидер отыскал взглядом Лосева. Взор его налился свинцовой тяжестью,
— Так объявили. Сказали: Равель, — отчаянно пискнул редактор.
— Вот я и говорю: Римский-Корсаков! — многозначительно повторил Лидер.
Лосев затих, поняв, что как бы дана директива: впредь Равеля считать Римским-Корсаковым. Трансляцию тотчас убрали, вместе с не вовремя высунувшимся Равелем и его «Болеро». А грозный гость, убедившись в неважных мобилизационных способностях студии, предложил начать — мол, так можно прособираться до конца отчётного года, — сам же предоставил слово себе и повёл речь о задачах области, которую он теперь возглавлял.
В зал тем временем по одному, по два проскальзывали те, кто только что освободился от дела. Они пригибались, насколько можно сокращая себя в объёмах, присаживались в первое же свободное кресло. Последним заявился Карасёв. Этот не маскировался и сел не сразу, сначала поторчал перед носом Лидера столбом, высматривая местечко поуютней.
Лидер изумлённо умолк, потом, нахмурив тёмные брови, перевёл взор на севшего рядом директора.
— Лев Кузьмич, вы здесь не один, — напомнил Карасёву директор с нервным смешком.
— Знаю, иначе бы не пришёл, — рассеянно отозвался режиссёр, продолжая озирать ряды.
— Вы бы поторопились, Лев Кузьмич, — попросил директор и, подавшись к уху начальства, изложил что-то, оказавшееся для него, начальства, чрезвычайно важным.
Лидер понимающе кивнул и благожелательно сказал всему залу:
— Ничего, пусть товарищ усаживается, мы подождём, — и обратился персонально к Льву Кузьмичу: — Мы тут обсуждаем положение, сложившееся в нашей области. Экономическое, политическое и так далее.
— По-моему, вопрос актуальный. Можете продолжать-с, — нахально разрешил Карасёв и направился к нему, Фаянсову, сел рядом с ним, отдуваясь, обмахивая лицо ладонью.
— Спасибо, — всерьёз поблагодарил Лидер и возобновил свой руководящий монолог.
Перечислив задачи трудящихся, он вдруг выдал несусветный пассаж, сказав:
— Трудящиеся нашей области, нет сомнений, выполнят намеченный план. А ваша обязанность, работников телевизора, сфотографировать это на кино.
«Ай-яй-яй, и человек с такой культурой приехал нас учить, как нам работать», — мысленно возмутился Фаянсов.
— Надеюсь, всё всем ясно, — сказал в заключение Лидер и пошутил: — Или, может, не всем?
— Не всем! — выкрикнул Карасёв с
— Лев Кузьмич, что же вам не ясно? — искренне удивился Лидер, излагал-то он только прописное, всем известное, говоренное и до него тысячи раз.
— Не мне. Вот Фаянсову Петру Николаевичу не ясно, — сказал Карасёв, мотнув головой в сторону Фаянсова. — Только он у нас застенчивый, стесняется спросить.
Пётр Николаевич уставился на Карасёва, стремясь заткнуть ему рот своим возмущённым взглядом, но Лев Кузьмич будто этого не замечал, продолжал гнуть своё:
— Его интересует: «Как может нас учить нашему делу человек, который путает Римского-Корсакова с Равелем и предлагает „сфотографировать на кино“?»
«Мне лишь одного не хватаю? Заполучить во враги самого губернатора?» — в отчаянии подумал Фаянсов. Ему бы подняться во весь рост да отвергнуть этакое бессовестное враньё, но тогда бы он тем самым произвёл устный донос, такое складывалось нелепое положение. Карасёву как бы пакостить дозволялось, а ему вроде бы было запрещено. Поэтому он молчал, с тревогой ждал, чем ответит Лидер.
Тот медленно багровел, густой тёмно-красный цвет поднимался снизу из-под воротника, вверх по короткой могучей шее, залил нижнюю тяжёлую челюсть. Поравнявшись с ноздрями, кровь разом схлынула вниз.
— «Сфотографировать на кино»? Неужто так и сказал? — спросил Лидер и, не дожидаясь подтверждения, громко заразительно захохотал, открыв крупные белые зубы. И на круглых его крепких щеках откуда-то взялись добрейшие детские ямочки. Он хохотал, мотая головой, будто удивляясь тому, что кто-то сумел сморозить такое. И только глаза его, сидевшие глубоко под густыми бровями, оставались неподвижными, замороженными словно.
Отсмеявшись, Лидер покладисто сказал:
— Что ж, век живи, век учись. Значит, будем учиться. А вам, господин… — он посмотрел на Фаянсова.
— Фаянсов, — подсказал директор и снова что-то нашептал Лидеру в ухо, поглядывая на Петра Николаевича.
— Благодарю вас, господин Фаянсов! И впредь критикуйте смело, невзирая на лица, — бодро призвал Лидер. — А вот вам, — тут он снова взялся за редактора Лосева, — не хватает принципиальной смелости. Если композитор…
— …Равель, — произнёс за него директор.
— Значит, так и говорите этот композитор Равель! И никаких гвоздей!
На этой высокой гражданской ноте встречу сочли завершённой. Студийный люд захлопал откидными сиденьями кресел, зашаркал подошвами и потянулся к выходу. Встал и Карасёв, но Фаянсов схватил его за рукав, вынудил сесть на место.
— Лев Кузьмич, то, что вы сейчас себе позволили, это… это хулиганство! — выпалил Фаянсов, с трудом сдерживая гнев.
— Что? Что вы сказали? — будто бы поразился Карасёв.
— Хулиганство, — уже не столь твёрдо повторил Фаянсов.