Большая родня
Шрифт:
И тотчас на берегу заскрипели осторожные шаги. Шевчик рванул цепь к себе, ударил веслами.
— Кто там?! — испуганно и тревожно отозвалась тьма.
Григорий еще сильнее замахал веслами, пуская лодку на другой берег.
Прозвучал первый выстрел, и пуля смачно бултыхнула в воду перед носом лодки.
«Умело стреляет. Хоть бы до берега добраться», — с дикой силой греб, приглушая звук второго выстрела.
Снова тьохнула вода возле обшивки, потом сухо треснула перекладина на лодке — попала пуля. И Григорий почувствовал, как холодный пот начал срываться с его лба.
Еще
Григорий выскочил на берег и облегченно припал к теплой и безмерно любимой земле.
XXXІІ
Дмитрий почернел от тревоги и дождя.
Вокруг него вздрагивали, беспомощно бились и полегали поля; на дороге выгибались посеревшие деревья и хмельным гневом закипали горбатые потоки. Только он не гнулся в потемневшем раздолье.
Как рыба из вечерних озер, выплескивались молнии из туч. В их отсвете он шел от нивы к ниве, переполненный тяжкой болью. На его глазах стонала и пропадала большая работа, пропадали большие ожидания. Знал, что вызревшие поля уже не поднимутся к солнцу, их немедленно надо скосить, ибо колос — не корень, прижатый к земле, он сразу же начнет гнить.
«Навряд, чтобы комбайн захватил полегший стебель. На косы надо налегать», — влачатся хмурые прилипчивые мысли. Страдальчески изогнулись линии бровей, и Дмитрий не чувствует, как по нему текут и текут изгибающиеся струйки. Любящей рукой касается граненого колоса, шершавит пальцы о зерно и отборные слезы. И шепчет неумелые ласковые слова, как шептал их когда-то у колыбели больного сына.
В правлении колхоза никого не застал. Сразу же возле его ног набежала лужа воды, и опрятный сторож с недовольством смотрит на рассеянного бригадира.
— Что-то ты, Дмитрий Тимофеевич, сегодня сам не свой. Душа не на месте, или как оно?
— А она у меня камень надмогильный, что все время на одном месте должна лежать? — сразу же сердится на сторожа. «Отбился от поля и не смыслит человеческой боли».
Вечерними размытыми улицами Дмитрий идет к членам своей бригады. Слово его скупое, устремленное:
— На завтра приготовьте грабки, клеп [99] длинный отпустите. Хлеб надо спасать. Женщинам — перевясла крутить.
И уже когда подходил к хате Бондаря, в шум ливня начал просачиваться звон молотков и кос.
Ивана Тимофеевича не было дома. Марийка бросилась за свежей одеждой для Дмитрия, а потом начала хлопотать возле печи.
На улице шумел и шумел дождь. Дрожали оконные стекла, то и дело наливаясь мертвенно-синеватым сиянием, и тогда в небе, словно расшатанные горы, громоздились тучи. Дмитрий, кривясь, подошел к шкафу с книгами. Развернул красный переплет одной книги без названия. Это был дневник Ивана Тимофеевича. Любопытство взяло верх над нерешительностью.
99
Клеп — отбитая часть косы.
«Если здесь что-то личное — не стану читать», — успокоил себя. С удивлением
«27 января.
Собрание было горячим, задиристым, веселым. Для меня, как члена партии, двойная приятность: вижу густые краснобокие плоды массово-политической работы, ощущаю любовь и стремление овладеть передовой социалистической агрокультурой. Собрание немного пощипало Кушнира. Он еще вечером был очень доволен своим планом: в три дня закрыть весеннюю влагу на всей площади зяби.
— Здорово? — радуясь, спрашивал у меня и Шевчика. — Все сам подсчитал. Как Нестор-летописец, всю ночь с карандашом просидел.
— А может новоявленный Нестор-летописец чего-то не учел? Может еще раз проверим? — спрашиваю его.
— Не надо, не надо! Боюсь только, чтобы на собрании не провалили… Где это видано — в три дня закрыть четыреста пятьдесят гектаров!
Опасение Кушнира оправдалось: его план таки провалили. Бригадиры, звеньевые и рядовые колхозники доказали, что зябь можно закрыть в… два дня.
— Здорово? — спрашиваю Кушнира после собрания.
— Здорово! Наверное, ты мне свинью подложил? — и смеется. — Намылили мне шею. И за дело намылили! Дабы не был таким хитрым. Пошли, Иван Тимофеевич, в баню.
— Мило с шеи смывать?
— Нет, старые представления. Пар и вода помогают. Всегда у меня голова после бани свежая, как яблоко. Пошли?
— Пошли. Только уж не обижайся: до утра буду двумя вениками выколачивать твою самоуверенность.
1 февраля.
Сегодня с совещания передовиков садоводства возвратилась Марта Сафроновна. Она объездила весь Киев, побывала в лучших колхозах пригородной полосы.
— Что, Марта Сафроновна, скажете о нашей столице?
— Прекрасная, радушная она, как белый сад.
— Земля плодородная возле Киева?
— Нет. Князь Владимир не был земледельцем — на песчаном грунте осел, — смеется молодая женщина. — Но теперь и песок родит.
— Совещание на пользу пошло?
— О, да! Очень меня взволновало, что киевляне на горючем песке виноград выводят.
— Прибугские пески хуже приднепровских?
— Будет расти и на них виноград.
— Пусть растет. И виноград и виноградари!
6 февраля.
Дмитрий таки молодец. Вернулся из больницы и уже, как журавль, вышагивает по полям. На его массивах больше всего снега.
— Он обкрадывает нас! Прямо начисто сметает снега со всего приволья, — негодует бригадир пятой бригады.
— Не сметаю, а приглашаю в гости.
— Энергичный человек. Зерно еще раз проверил и довел до высочайшей посевной кондиции. А говорить его я заставлю-таки, пока сам не узнает вкус и силу веского слова. Начну с простого: попрошу на агрокружке рассказать, как лучше всего задерживать снег. В этом деле он разбирается. Даже направление метели, ветра учитывает.