Большая родня
Шрифт:
«Вот подруга — Софья Кушнир — чем не красавица? Только мелковата немного и слишком уж смуглая. Или Люда Ветренко. Чернявая, синеглазая, статная. Однако слишком горделивая, да и ходит, будто за каждый шаг золотой берет. Или Екатерина Прокопчук…» — И неудобно становится перед собой, что начала судить, пусть хоть в мыслях, своих подруг. «Вроде я лучше всех. Как это нехорошо», — аж покраснела.
Все же было приятно вспоминать подслушанный шепот молодиц: «Красивая дочка у Марийки Бондарихи».
Ночь мягкая и ласковая, как в детстве прикосновенье материнской руки. Она припоминает вчерашнюю ночь на
Вспоминает рассказ, как Варчуки побили Дмитрия. Тетка Евдокия как-то на посиделках у Шуляков оговорилась: «Думала, что навек приморозил парень ноги. Но нет. Как раз ранней весной начал ходить. А однажды пришел вечером, разулся, походил по дому и как метнется к печи лампу светить. По тому, как забегал, почувствовала что-то неладное. Вскочила с кровати. Стоит мой парень посреди хаты бледный-бледный и губы кусает.
— Что с тобой, Дмитрий?
— И сам не пойму. Снял сапоги, онучи, но вот чувствую, будто онучи снова к ногам поприставали. Не бред ли? — Посветила я снизу, а у него кожа до самых лодыжек отстала. По земле волочится, как бумага. — Последний гостинец с тела сходит, только с сердца едва ли так скоро сойдет, — и начал отрывать куски белого постарелого полотна, а из-под него проглянуло молодое розовое тело, как у грудного ребенка…»
И девушке кажется, что над ней нависают тени от рослой фигуры Дмитрия… А глаза у него черные-черные — в душу заглядывают так пытливо и строго, будто хотят выверить: кто ты такая? Григорий более смирный, все у него проще, а танцуешь с ним — земли под собой не чувствуешь…
«Ой так-так, ой так-так, Шевчик дратву сучит…» «Задержалась же ты, девушка…» И страшно было даже встретиться с ним, и как назвать не знала — Дмитрием или Дмитрием Тимофеевичем. Хорошие они парни — и Дмитрий, и Григорий, и Варивон. Варивон только на язык очень острый… Уже сквозь сон слышала, что Григорий что-то спрашивается у нее, а она краснела и ничего ответить не могла.
XXІV
Девчата поднялись на гору.
Перед ними сразу же расширилась земля, разводя тесный круг небосвода; там, где она аж за горизонт вдавливалась крыльями дубрав, предвечерье высекало золотые вспышки. Они расцветали удивительными цветниками, притрушивали леса, и те отзывались мелодичным малиновым звоном. Невидимые трудолюбивые кузнецы спешили из солнечных слитков выковать россыпь звезд, закалить буханку луны и прогнуть ту дорогу, которая безошибочно из зенита прольется на юг.
— Девчата, девчата, посмотрите, как здорово вокруг! — остановилась Югина, будто впервые увидела во всем блеске большую землю. Девушке даже показалось, что все приволье: и изгибы долин, и просвеченные леса, и гора, на которой они стояли, покачиваясь, плывут в даль. И это было понятным открытием: после сегодняшнего дня мир увеличивался, становился лучше.
— Так и в наших дубравах здорово, только над ними ниже опускается небо, — тихо промолвила невысокая задумчивая Василина, дочь лесника. Она, как и Югина, восторженно смотрела на щедроты предвечерья, преисполненная
— Девчата, вы чем любуетесь? Кого перед глазами видите? — подбежала непоседа Софья Кушнир. Тонкими смуглявыми руками она охватила плечи подруг и, подобрав ноги, начала раскачиваться вперед и назад. — О, какие вы вредные: женишков увидели и молчат!
Острым взглядом она первая увидела, что в долине, по полевой дороге, шло несколько парней с лопатами и топорами. Позади них, из-за пригорка, поднялся трактор, и на его тарахтение тихим дрожанием отзывалась гора.
— Девчата, это же, кажется, комсомольцы с Комсомольского, — догадалась Софья. — Бегите к ним.
— Ты что, маленькая? — остановила ее серьезным взглядом Василина.
— То-то и есть, что не маленькая, — отчаянно отрезала Софья. И ее небольшое смуглявое лицо, обвитое нежным отсветом, аж играло веселыми задиристыми тенями. Она любила неожиданным словом напугать спокойную, слишком стеснительную «мамину мазуху», хотя мать Василины давно покоилась на крохотном лесном кладбище.
— Софья, хоть бы ты постеснялась…
— Подожди немножко, познакомлю тебя с трактористом, а когда он начнет вздыхать возле своей любимой и о всяких звездочках говорить, тогда уж застыжусь, как пион.
— Бесстыдница.
— Ой, Василина, если будешь такой тихой водой, любая отобьет твоего милого, а о трактористе и не говори…
— Софья, ну прямо не знаю… Как тебе не стыдно? — закраснелась Василина и беспомощно замигала длинными черными ресницами.
— Василинка, не сердись. Это же я любя тебя, — прижала девушку. — Ну что от того, что мы познакомимся с ребятами? Это же первый комсомольский коллектив в районе. О нем в газетах писали, о нем сегодня в райкоме вспоминали. На голом месте чудеса сделали. Орлы! Неужели не интересно?.. Вот видишь, интересно. А как отдадим тебя за тракториста — еще интереснее будет.
— Да брось ты болтать, — заступилась Югина. Промытая каменистая мозаика дороги потекла в мягкие тона сизо-голубой долины. Увеличивались фигуры парней. Вот они, обветренные, налитые незатвердевшей силой, легкие на ногу, поравнялись с девчатами.
— Добрый вечер, красавицы! — поздоровался высокий смуглявый юноша в голубой безрукавке. На его руках дрожали и набухали подвижные мышцы.
— Добрый вечер, или что? — задиристо отозвалась Софья.
— Ты, девушка, острая ничего себе.
— А вы притупились? Это после работы бывает. — Парни засмеялись. Василина негодующе дернула Софью за блузку.
— Люблю таких, — сверкнул ястребиным взглядом смуглявый, подошел ближе к Софье.
— Спасибо за любовь. Она у вас ранняя, как жаворонок. Глядите, не испугайте или оскомину не набейте. Жаль будет, — с притворной печалью поклонилась Софья. — Вы не из Комсомольского?
— С Комсомольского, с Комсомольского, — сразу расцвели лица парней. — А вы откуда?
— Не скажем, чтобы дорожки не протоптали.
— Тогда мы трактором приедем.
— Это другое дело.
— О вас и сегодня в райкоме вспоминали. Хвалили, — отозвалась Югина, с удивлением и увлечением следя за ребятами, утвердившимися в гордой славе. «Славные, и простые, простые… как братья».