Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов
Шрифт:
Наступила пауза.
– Но ведь снега нет, уважаемый Сэн, а в стихах говорится о снеге, и листок этот висит на веранде, всем на обозрение, – произнес Такэно, и у Йоки снова кольнуло сердце, потому что в голосе мужа она услышала насмешку.
– Снег был, и снег еще будет, – ответил Сэн.
– Так это напоминание? Ну, в таком случае мне милее другие стихи:
Как не белит снег, А ветви сосны все равно Зеленью горят.– Я рад, Такэно, что эти стихи
Наступила пауза.
– А для чего, уважаемый Сэн, вы держите открытой дверь нашего дома даже ночью? – поинтересовался Такэно. – Йока не успевает отапливать комнаты, и мы мерзнем.
Рука Йоки дрогнула, и иголка вонзилась ей в палец. Прямой и бесцеремонный вопрос, обращенный к старику, был неприличен, а делать ему замечание было просто верхом неприличия.
– Я стал бояться замкнутых пространств, Такэно, – отвечал Сэн. – Я ощущаю в них смерть. То, что замкнуто – конечно, и, стало быть, мертво; то, что открыто – бесконечно и живо. Дух смерти, витающий над этим домом, может исчезнуть только в бесконечности, потому что в бесконечности нет конца, то есть смерти. Там смерть умирает, а смерть смерти – это жизнь.
– Вы думаете, уважаемый Сэн, что дух Сотобы может причинить нам зло? – спросил Такэно.
Йока насторожилась, с тревогой ожидая ответа.
– Нет, Такэно, дух Сотобы тут ни при чем. Дух Сотобы, я уверен, витает далеко отсюда. Я знаю, где он сейчас: две великие реки впадают там в одно озеро, луна отражается в трех его протоках, над двойной вершиной горы плывут в ночном небе облака; снег лежит на обвалившемся мосту, и слышно, как звонит колокол в далеком храме… Вот где теперь дух Сотобы: он плачет обо все земном и очищается от всего земного.
Сэн замолчал, молчал и Такэно.
– Я говорю о духе смерти, – продолжил Сэн вскоре, – его нам нужно изгнать из дома, пусть нам даже придется претерпеть холод.
– Но почему вы не хотите поехать с нами, дедушка Сэн? – воскликнул Такэно-большой, а сердце Йоки радостно забилось при этом восклицании.
– Нет, Такэно….
Йока почувствовала, как старик покачал головой, и вздохнула.
– Я не могу уехать до тех пор, пока не погребена урна с прахом Сотобы: я должен сам это сделать. Кроме того, мне здесь лучше, я привык жить здесь, а в моем возрасте трудно менять привычки, и очень трудно обзаводиться новыми друзьями:
Какой старый друг Со мной вместе доживет До моих седин? Лишь горные сосны, Но они бессловесны.– Но вы поймете, дедушка Сэн, я не могу оставить с вами Йоку и сына! – воскликнул Такэно. – Я теперь самурай; скоро получу от нашего повелителя надел земли с крестьянами и этим буду жить. Согласитесь, что оставлять в княжеском поместье мою семью не совсем удобно и может быть плохо истолковано… Мы пока поживем в городе, но как мы будем без вас? Для меня и для Йоки вы как отец, а для маленького Такэно – все равно что родной дедушка.
– И вы для меня – родные, – проговорил Сэн с глубоким вздохом. – Но в городе я жить не стану: мне там будет плохо, а значит, вы будете переживать за меня, и из семьи уйдет мир и покой. Нет, Такэно,
– Маленький Такэно и Йока станут очень скучать по вас, дедушка Сэн.
– Я буду приезжать к вам в гости; до города не так уж долго ехать. А маленький Такэно и Йока найдут себе там друзей, да и в городской жизни есть много интересного для молодых людей. Молодым обязательно нужно пожить в городе… Езжайте, и да хранят вас великие боги!
Услышав это, Йока встала, вытащила из шкафчика в стене щепотку ароматической смолы, бросила ее в огонь алтаря и застыла в молитвенной позе, шепча что-то про себя…
Вид на реку
Зеркало реки
В город пришла весна, и он утонул в грязи, бороться с которой было бесполезно, потому что даже если бы удалось убрать всю грязь со всех улиц, то она снова таинственным образом заполнила бы их за один день. Это было проверено на опыте: как-то раз весной князь приказал вычистить весь город до последнего переулка, после чего очищать колеса у всех повозок, приезжавших в город, и чистить подошвы сандалий у всех путников, приходящих сюда. Казалось бы, откуда теперь было взяться грязи? – но ровно через день город снова утопал в ней.
Вместе с тем, если пустить дело на самотек, то по прошествии самого непродолжительного времени грязь сама исчезала с городских улиц, и уборщикам оставалось лишь подмести их, затратив небольшие усилия. Следовательно, нужно было только запастись терпением и выждать: это и было лучшим способом борьбы с грязью.
Но пока город был наполнен ею, лучше всего было оставаться дома; в крайнем случае, передвигаться на носилках или верхом на лошади. И то, и другое, и третье являлось привилегией богатых людей; бедные, впрочем, и не претендовали на такое: они расхаживали по грязи с полным равнодушием, задрав полы одежды, а в теплую погоду – и вовсе полуголые.
И уж, конечно, нельзя было в эту пору удержать дома детей. Ранняя весна была для них настоящим праздником, наполненным удивительными и радостными событиями – чего стоил один только разлив рек, омывающих Радужную долину! Каждое утро к реке, к столбу с метками, показывающими подъем уровня воды в разные годы, прибегали десятки мальчишек и девчонок. Они гадали и спорили, дойдет ли в этом году вода до самой верхней метки; на них не действовали никакие объяснения о том, что тогда случится большой потоп, который приведет к страшным бедствиям. Дети ждали этого потопа как чего-то необычного и увлекательного и скептически воспринимали страхи взрослых.
Однако и без потопа половодье было поразительным и захватывающим зрелищем. Вздувшиеся, бурные речные воды несли столько всего, что впечатлений от увиденного хватало потом на все лето. Много было смешного, много было и страшного: неистовый хохот раздавался на берегу, когда на стремнине реки пролетало бревно, на котором, тесно прижавшись друг к другу, сидели лисица и заяц, или мелькала на воде какая-нибудь забавная вещица, вроде ночного горшка, предмета, редко выставляемого на всеобщее обозрение.