Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

Темань вдыхала запах зимы и снега от плаща Леглит. Та лишь обнимала её, ободряла и утешала ласковым шёпотом, но была бессильна против Дамрад. В любой миг эта хрупкая нежность могла быть сломана грубой силой огня и железа, растоптана безжалостно, и тем дороже, тем слаще и драгоценнее становился каждый поцелуй, каждый тёплый вздох, коснувшийся щеки Темани. Она оплела плечи и шею Леглит кольцом судорожных объятий.

– Люби меня, – выдохнула она ей в губы. – Люби, как в последний раз... Поедем к тебе. Пусть они смотрят, пусть подслушивают. Мне уже плевать!..

Глаза Леглит сверкнули зимними звёздочками. Она подобрала и отряхнула книгу, обняла Темань за плечи, и они пошли ловить повозку. Через полчаса их одежда была разбросана

в спальне на полу, отсвет пламени камина золотил распущенные по спине волосы Темани, а её бёдра двигались размеренно и сильно – верхом на Леглит. Соединённые жгутом хмари, сплетённые друг с другом до последнего нерва, они стали единым сгустком чувств.

Ненависть к Дамрад ледяным клинком засела у Темани под сердцем. Этот клинок не таял никогда, она чувствовала его каждое утро, поднимаясь с постели и завтракая. Не покидал он её грудь и днём, когда она работала в своём кабинете или в редакции, а ближе к ночи, возвращаясь с очередного светского раута, Темань уже почти забывала о нём, но одно неосторожное движение мысли – и его острые лезвия резали душу до крови. Она вынула бы его и с удовольствием вонзила бы в сердце Владычицы, но при встрече, как всегда, обмирала в луче её мертвящего взгляда.

Истончённые, измученные и истрёпанные нервы пели струнами, грозя лопнуть. Она едва держала себя в руках, улыбалась и старалась быть любезной, но «понимающие» взгляды будили в ней пульсирующий комок бешенства. Несчастные, исстрадавшиеся нервы не выдерживали, и когда прямо посреди приёма посланники Дамрад набросили ей на плечи сотканный из белых цветов плащ и надели на голову сияющий драгоценный венец, она дала волю разъедавшему душу изнутри негодованию.

– Что вы так смотрите на меня, господа и сударыни? – Темань метнула острую молнию взгляда в кучку гостей, взиравших на неё с этим пресловутым «пониманием». – Вы, наверно, думаете, что Великая Госпожа купила меня с потрохами этими подарками? Что я уже принадлежу ей телом и душой? Я никому не принадлежала и не буду принадлежать. Я – сама по себе, поймите вы уже это своими ограниченными, узколобыми мозгами! Я не просила всего этого, не желала! – Удлинившимися от злости когтями Темань рванула с плеч цветочную мантию и швырнула на пол, сдёрнула с причёски диадему и вручила ошарашенной дочке хозяйки дома. – Для меня это ничего не значит!

– Вот как, прекрасная Темань! – снежной бурей прогремел голос Дамрад. – Мне горько слышать, что дары, преподнесённые мной от всей души, ничего не значат для тебя. Что ж, топчи их ногами, бросай в толпу – вместе с моим сердцем, которому ты нанесла рану.

Владычица надвигалась на застывшую Темань, сверкая зимней стужей во взгляде. Откуда она взялась здесь?.. Впрочем, в обычаях Дамрад было приходить без приглашения: она любила эффектные появления. Пол закружился под ногами Темани, в груди разливалось мертвящее жжение, но она каким-то чудом устояла. Не поклонилась, даже не нагнула головы, словно в позвоночник ей вставили стальной штырь.

– Что ж, хорошо, – холодно молвила Дамрад. Слуги по её едва заметному кивку подобрали цветочный плащ и унесли. – Тебе не по нраву моя доброта – изволь, больше не буду тебе ею докучать. Ты получишь всё то, чего ты так упрямо добиваешься.

Если бы на голову Темани обрушилась крыша дома, она и то не почувствовала бы себя такой раздавленной. У неё будто вырвали душу и сердце, и к парадным воротам шагала лишь её пустая оболочка. «Это конец», – пела вьюга, трепля ей волосы и швыряя пригоршни снега в лицо.

Всю ночь она просидела у горящего камина, не в силах даже сделать глоток отвара. Сейчас бы кувшинчик хлебной воды... Впрочем, вероломную сущность хмеля она хорошо знала, ничем этот коварный «друг» не был способен ей помочь. Он умел только разрушать и подталкивать к краю пропасти.

Зимнее утро ничем не отличалось от ночи, вьюга всё так же свистела за окном. Раздался звонок: принесли почту. К Темани подлетел поднос с письмом.

Еле живыми, плохо гнущимися пальцами она распечатала его... Это было уведомление об увольнении из «Столичного обозревателя». Темань с надтреснутым, горьким смехом бросила листок в огонь.

Пришедшая к завтраку Леглит, едва взглянув в её мраморно-безжизненное лицо, кинулась к ней с обеспокоенными расспросами.

– Я поссорилась с Дамрад, – растянув губы в жутковатую ухмылку, сказала Темань. – Теперь я безработная. Чувствую, это только начало! Начало конца.

Её смех прозвучал, как стальной скрежет механизма, опускающего на ночь оконные решётки. Леглит, присев у её колен и ласково сжав её одеревеневшие, холодные пальцы, молвила:

– Не беда. Ничего, ты найдёшь себе другое место.

Эти слова поддержки были сказаны от чистого сердца, но безнадёжно канули во вьюжную пустоту зимнего мрака. Усилием воли подняв с кресла оцепеневшее тело, Темань велела дому подавать завтрак: невзгоды невзгодами, но законов гостеприимства никто не отменял.

Несколько дней она провела затворницей, не предпринимая никаких шагов. Удивительно, но стихи вдруг полились рекой – надрывные, сильные, свободолюбивые, как большие птицы. Давно ей так не писалось. К этому времени у неё уже накопилось около полутора сотен стихотворений – как раз хватало на сборник. Гонорар с него невелик, но и то хлеб... Ясным морозным утром, приведя себя в порядок и щеголевато принарядившись, Темань отправилась в издательство, но уже через час вернулась домой. Швырнув рукопись на столик, она упала в кресло. В издательстве, владелица которого ещё недавно так радовалась, что ей удалось залучить Темань к себе, ей вдруг отказали. «Распоряжение сверху», – объяснили ей. «Сверху» – разумеется, от Дамрад.

Без надежды на удачу она попыталась сунуться со своим сборником в другие печатные дома, но и там её ждал точно такой же отказ.

– Что, что в моих стихах такого крамольного? – допытывалась Темань.

В ответ ей только разводили руками: распоряжение сверху.

Из чистого упрямства Темань попыталась отправить рукопись в издательства соседних городов, но с удивлением и холодным отчаянием узнала, что, оказывается, междугородняя корреспонденция для неё теперь под запретом, равно как и поездки за пределы столицы. Чувство, что её обложили со всех сторон, только усилилось, когда ей отказали в устройстве на работу в нескольких местах. Ни один новостной листок не желал брать её к себе. Отчаяние росло, каждый новый день нёс только очередные «нет». Темань даже вспомнила свой опыт чиновничьей службы, но и тут её ждала неудача. Оставалось только поражаться, какую работу проделали слуги Дамрад, разослав это треклятое распоряжение в такое количество учреждений. Впрочем, Владычице служил целый штат секретарей, письмоносцев и прочих помощников... И весь этот канцелярский аппарат рьяно работал, чтобы окружить закрытыми дверьми одну-единственную Темань.

Промыкавшись так всю зиму, она начала испытывать недостаток средств. Жизнь в столице была довольно дорогой, и откладывать «на чёрный день» получалось с трудом и помалу. Её собственные сбережения закончились, а трогать деньги Северги она не желала из принципа: если уж разводиться, так без долгов и имущественных тяжб. Занимать у знакомых она считала унизительным, а вот заложить кое-что из своих драгоценностей попыталась. Но Дамрад отрубила ей и эту ниточку для спасения: во всех ссудных конторах ей отказывались выдавать деньги под залог украшений. Экономить приходилось на всём, даже листья тэи заваривать по три-четыре раза. Но как ни старалась Темань растянуть свои запасы, настал день, когда дом объявил ей, что не может заказать еду, так как у госпожи недостаточно средств для оплаты. Сидя за пустым столом и потягивая слабенький отвар, Темань размышляла о жизни... Как прокормиться? Промышлять охотой? Северга это умела, а Темань, истинное дитя города, о добыче «живого» мяса имела самые смутные представления.