Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

Северга поднялась, чувствуя поступь предречённого – грозные, гулкие шаги судьбы.

– Мне знакомо это чувство. Ты сама вряд ли сможешь дотянуться до Вука, но до него могу добраться я, – сказала она.

Ресницы Жданы трепетно вскинулись, сталь в её взгляде затуманилась тревогой, влажно поплыла.

– Я не могу просить тебя об этом. Я не хочу, чтобы пролилась твоя кровь.

– Ты знаешь какие-то бескровные способы? – усмехнулась навья.

Похоже, Ждане был известен один такой способ. Её брови сосредоточенно сдвинулись, из складок платья снова появилась игольница – ножны самого

маленького белогорского оружия. Всё, что ей требовалось – это кусочек ткани и нитки.

Северга думала, что «чёрный цветок возмездия» – это просто образное выражение, некое загадочное иносказание Бабушки, но он воплощался в самом буквальном смысле. Ждана вышивала его на платке – метала стежок за стежком, и они ложились уверенно и грозно, как удары меча. Когда вышивка была готова, она протянула платок Северге.

– Вот... Отдашь его Вуку при встрече со словами: «Умрёшь от родной крови».

Откуда Ждане было известно о древнем навьем проклятии чёрной кувшинки? Тот, кто получал в подарок такую вышивку, умирал от руки кровного родственника.

– Я сама не знаю, откуда, – пробормотала Ждана, устало ёжась возле печки. – Этот цветок просто распустился во мне. Я соприкасалась с Вуком, когда пыталась вытеснить его из Радятко; может, и с Навью соприкоснулась каким-то образом. Ведуньи ведь как-то выудили через тебя заклинание для закрытия Калинова моста...

Они прощались на пороге домика: внутри трепетало печное пламя, а снаружи выла метель. Тёплая глубина глаз Жданы окутала Севергу крепче и нежнее любых объятий.

– Прошу тебя, только не вступай с ним в поединок! Просто отдай ему платок и спасайся! Пообещай мне, что ты так и сделаешь!

Она не знала, что не столько ради неё Северга делала это, сколько ради Рамут. Сердце устало отбивало свои последние удары, готовое принять в себя обломок иглы и стать чудесным целительным самоцветом, а губы навьи накрыли уста княгини в прощальном поцелуе.

– Обещай, что выживешь... – Просьба отчаянно и горько прозвенела лопнувшей стрункой, но уже ничего не могла изменить.

– Ты уже подарила мне бессмертие. – Искалеченную руку покрыла перчатка, и чёрные негнущиеся пальцы коснулись тёплой щеки Жданы.

Белый полог вьюги сомкнулся, отделив их друг от друга.

«Свою жизнь я отдам за тебя, Ждана, а сердце останется у Рамут. Пусть его любовь хранит её от бед и опасностей. Так уж вышло, что оно с самого её рождения принадлежало ей, я не могу отнять его у неё... Это сильнее меня. И больше, чем что-либо на свете».

*

В первую послевоенную весну Птахе пришлось нелегко: Свея покинула Стаю на Кукушкиных болотах, чтобы выйти замуж. Жить ей предстояло в племени мужа. Родители девушки получили за неё большой выкуп – пятьдесят оленьих шкур.

– Как же так, Свея? – с горечью допытывалась Птаха, встряхивая её за изящные плечи. – А как же наши чувства? И всё то время, что мы были вместе? Для тебя оно ничего не значит?

Свея мягко сняла её руки со своих плеч.

– Пташечка... Ты чудесная, верная, добрая, и с тобой мне было прекрасно... Но бесконечно это продолжаться не могло. Я хочу семью. Настоящую, как у всех!

Птаха не стала мешать свадьбе. Зачем? Белокурая

волшба Свеи пала, словно разрубленная мечом Северги, и осталось только разбитое, сожжённое в прах и растоптанное сердце... «Навья верно сказала: я была слепа. И почему я не хотела верить ей? – с болью думала Птаха. – Я видела только то, что хотела видеть, а правду не замечала». Вот только не укладывалась эта правда ни в голове, ни в душе; лес дышал памятью их со Свеей встреч, каждый листок и каждая травинка напоминали о её глазах, словно подёрнутых дымкой прохладного тумана... Но там, за этой дымкой, не было и капли любви.

От боли Птаха стала злой, замкнутой, пропадала вместе с прочими охотниками на промысле седмицы напролёт. Но нехорошая это была злость, не добавлявшая ни точности броску, ни остроты чутью. Неудача постигала Птаху за неудачей.

– Что-то ты сама не своя, – замечали опытные охотники. – Гложет тебя будто что-то... Ежели этак продолжится, то проку от тебя мало будет. Приведи-ка сперва мысли и дух в порядок, а там уж и делом можно заниматься.

Легко сказать – привести в порядок дух! Как, к какому порядку можно было его призвать, если он день и ночь неустанно летал в их со Свеей прошлое, в котором, как Птахе казалось, всё было хорошо... Хорошо, да не очень-то. Ведь не любила Свея её. Выходит, притворялась?.. И снова до скрежета Птаха стискивала зубы, а сердце горело в груди злым угольком, и оттого дыхание вырывалось натужно, отрывисто и громко – любой зверь за версту услышит и убежит от такой охотницы.

Миновала весна, а там и лето подошло. Пусто было в разбитом сердце Птахи, рана вроде схватилась, но заживать до конца не хотела. Нет-нет да и набухал рубец горячей болью, и солоно становилось в горле, вот только глаза оставались сухими, бессонными, ожесточёнными. На охоте Птаха стала собранной, загоняя чувства в дальний уголок души, а когда возвращалась в свой холостяцкий шатёр, подкатывал к её сердцу немой крик. Расслышать его мог только мудрый лес, но лишь сочувственно качал макушками старых елей – и на том спасибо. Не было рядом ни друга близкого, ни души родственной – одна Птаха осталась. Матери семейств поучали:

– Мужа тебе надобно да детушек. Где такое видано, чтоб девица бирюком жила?

Тошно Птахе становилось от таких наставлений. Детишек она, может, и хотела бы воспитывать, но только не с мужем.

Бродила однажды Птаха по лесу, передумывала свои невесёлые думы уже в который раз. Ночь звенела колдовством, под каждой травинкой прятался лесной дух-светлячок: шаг ступишь – и огоньки в стороны разлетаются. Гулять бы в такую ночь за руку с возлюбленной, но у Птахи было только её одиночество и шрам на сердце.

Заметив странное пятнышко света, Птаха озадаченно остановилась. Это был венок, сплетённый из крупных цветков белокрыльника и жёлтого болотного ириса; лесные духи облепили его со всех сторон, путешествуя на нём по воде.

– Ишь ты, – усмехнулась себе под нос Птаха. – Устроились и плывут, как в лодочке...

Но если есть венок, то должны где-то быть и руки, которые его сплели. Выловив его из воды, Птаха принюхалась в надежде узнать по запаху, кто его сделал. Хм... Что-то знакомое, но сразу припомнить имя она не смогла.